|
Его голые руки обвевал тёплый ветер. Он шел по центру города, ни о чем не подозревая, ничего не делая и вообще, словно буддист, извел все мысли из головы своей красным лосьоном с резким запахом. Люди шли навстречу. Люди были как всегда долгие и тугие, змеистые и в горошек, мерзкие и трясущиеся. На остриженных, куцых деревьях сидели серые птицы. Седые прядки хохолков ниспадали на их глупые глаза. «Что же с вами делать?» - подумал идущий по улице человек. Затем плюнул под ноги и продолжил свой путь. Он шел довольно долго, и прогулка доставляла ему удовольствие. Смеркалось. Закат солнца всегда наводил его на определённые размышления. Где-то везде стучала железная музыка. «Может солнце больше никогда не закатится, и я буду единственным символом этого величия?» - вспоминал он вчерашнее вчера, когда шел по этой же дороге и точно такие же руки обдавал точно такой же тёплый ветер (его карманный термометр, как и тогда, показывал +19). Различие состояло в том, что вчера он здесь проходил в самый разгар дня, когда солнце светит беспощадно, и, возможно, кого-то даже испепеляет. Это и была главная загадка. Сегодняшние мягкие, тягучие сумерки, и безумие вчерашнего ада, на конце своем, оказались приятным ветерком. Да – это он. Это – человек. Человек это он. Он – человек. Две фигуры по ту сторону улицы были неразговорчивы, и как-то очень уж непостоянны в своем присутствии. Весьма легко эти фигуры можно было спутать с отсутствием их же самих. Уразуметь, что фигур две, было не легко, однако по мере приближения сумерек, количество различаемого на фоне гаснущего Мира имело все меньше и меньше значения. Фигуры увеличивались, удлинялись и зыбились. Было легко на душе, мысли стремились вперёд. Мысли слились в тугой сплав, и по три забивались на самые верхние полки безумия. День почти догорел. Красная стена неба тонула раскалённою монетой в море, а солнце было настолько незаметно, что, вглядываясь в эту точку, с трудом верилось в существование тепла. Мне показалось, будто выросла стена… Пленило ощущение, что нахожусь в какой-то бессмысленной комнате то ли с окнами, то ли без, с дверью вместо потолка и абсолютно без углов. Густая синяя краска неба, почти чёрная, нависала над мочкой уха и пугала своим мокрым дыханием. Ближе к горизонту облака стягивались в узкую полоску, и какими-то немыслимыми изгибами создавали картины для сиюминутной услады. Ветер гнал по асфальту обрывки бумаг и древесной коры. Редкие машины шумели мимо. Люди мелькавшие где-то рядом терлись боком, проходя то маленькой толпой, то одиночными гипертрофированными арлекинами, то сливались по два-три человека в едва различимых пятнистых собак. Ветер радостно серчал. Он налепил на фасады домов разный мусор и держал его - как будто в этом была его тайная радость... Ветер играл мусором, то придерживая его у закрытых дверей, то гоняя по стенам и забрасывая в форточки. В конце концов, ветошь, старые газеты, и скомканные старухи оседали на улицах, непонятными письменами, знаками и оградительными линиями, чертами смутных лиц. Стройный молодой мужчина шел без отдыха вот уже третьи сутки. Он что-то нес в руках. Было заметно, что ноша доставляла человеку огромное неудобство. Но избавиться от нее человек даже и не думал, а, все крепче и крепче сжимая поклажу, упорно ступал вперёд, постепенно приближая непослушный горизонт. Человек двигался мне навстречу. По мере того, как он приближался, все четче и четче вырисовывался в его руках свёрток. Внезапно человек остановился. Он поднес свёрток к лицу, приоткрыл и стал в него что-то шептать. Затем он стал лёгонько покачивать свёрток так, как качают грудных младенцев. Совершив свои странные манипуляции, странный незнакомец взглянул в жуткое небо и направился дальше. Я уже почти настиг его, чтобы рассмотреть ближе загадочный свёрток. Зайдя с левого плеча, я смог рассмотреть, что из свёртка выглядывает что-то похожее то ли на детскую голову, то ли на поломанную вилку. Я прошел мимо. Чудной персонаж со свёртком был уже позади. Оглянувшись назад, я чётко выделил из сумерек века мертвенно бледное лицо ребёнка. Прохожий внезапно остановился. Он развернул свой груз и вынул оттуда мёртвое маленькое тело. Человек положил скрюченный комок плоти на землю, а сам двинулся дальше. Положили на склон, поэтому оно вальяжно покатилось вниз, вбирая в нежную кожу маленькие камешки и кусочки асфальта… Словно какое-то помрачение случилось! Вокруг ясный день, люди… О боже! Неужели хватил солнечный удар?! Вокруг меня ли столпились?! Я поднялся с земли и глупо огляделся вокруг. Нет. Скопление людей понемногу рассасывалось. Через мгновение я все понял. Юный отец нес на руках грудного ребёнка. Его жена зашла в магазин, а отца оставила ждать. Когда же она вышла и захотела дать малышу соску, молодая семья с ужасом заметила, что у них в одеяле лежит полено, хотя ещё минуту назад там был розовощёкий здоровый младенец. Испуганная мать завопила на всю улица, а мертвенно-бледный отец уставился, словно жена Ноя на Содом и Гоморру, на запад, и застыл, точно также как она. Отец превратился в идола. Только много позже я узнал, что специальные службы, прибывшие на место этого происшествия, тут же конфисковали и полено, и отца, ставшего идолом. Как оказалось, на полене были письмена. В них содержались чёткие инструкции, что нужно делать с поленом, чтобы из него получился нужный идол. Ибо если бы то, чем стало существо, осталось до заката солнца, в том виде в каком оно было вначале, могла произойти огромная неприятность. |