|
Да. Она сможет, она сможет хранить наш новый Мир в своём лице столько, сколько понадобится. Ей это не доставляет ни малейшего труда. Но тебе к ней пока ещё рано. Она живёт на высоком холме. На том холме, где только что закончился мир прежний. Надеюсь, тебе известно, что любое событие, когда оно: произошло, происходит, или же произойдёт – всегда несёт с собою массу последствий и веточек. Та, которая носит в своём лице наш новый мир, живёт в огромном чуме, она хранит огонь. Тот новый, из которого нельзя будет извлечь бессмысленных игр. Ты узнаешь её сразу. Но попасть туда получится, только если пришло время. Если время не пришло – её обрести невозможно. Она может оставить вместо себя какой-то образ, если почует неладное. Она может изменить запах и цвет. Или ты, забредший туда по неосторожности, увидишь пустое место… Снег-снег-снег без конца… Каждый новый, кто приближается к её жилищу, должен испытать на себе тайну её опасений и страха за будущее. За наше общее будущее, и за раздельное существование каждого из нас. Здесь, уже никакой опасности нет, но наученные опытом, мы теперь будем вечно осторожны… Даже когда нечего опасаться мы не будем оставлять следов на снегу. Мы не желаем повторять ошибки прошлого – их ошибки... Нам стоит этого опасаться, потому что мы – новое, но мы и продолжение прежнего. Частица их живёт и в нас – на тот случай, если всё пойдёт по-другому. Однако все предсказания сбылись. Ибо предсказания не сбываться не могут. Если предсказание не сбылось, значит, это была очередная игра, очередного человека. Сегодня – перестало светить солнце. Холмистые, ноздреватые сосульки образовывались на глазах, нарастая на всевозможных камнях, кустарниках, крышах. Не в первый раз наблюдал он зарождение новой жизни. Ведь в нём самом она едва теплилась, и, блуждала какими-то обрывками обрывов, останками землетрясений и тоненькими нежными льдинками. С неба падали маленькие заводные балерины на одной ножке, звёздочки, волшебные извилистые ключики, квадратные цветы и тоненькие серебристые рыбки. Они одновременно таяли, застывали сосульками, писали какие-то свои картины, оседали пеленою воспоминаний. Вероятно, это были картины будущего – того будущего, которое будет совсем иным. В том, будущем, как понимал он, ничего не будет зависеть от того: снег ли, солнце ли, дождь… Он понимал, сейчас снег идёт из-за того, что сейчас то самое время, когда ничего нет. Кроме того – сейчас и времени нет. Он видел, как оно – время, лениво скатывалось по склонам, и образовывало: где-то сугробы, где-то снежные лавины, а где-то и небольшие лужицы, которые тут же затягивались коркой льда. Наступил тот самый момент, который: искали; расписывали; покланялись ему, и устраивали другие смешные обряды, тем самым, приближая его – слепо, преданно и насквозь. Они всегда хотели знать всё наперёд. Вернее, они ничего никогда не хотели знать, они всегда лишь хотели хотеть. И только он, тот в ком жизнь теплилась обрывками истории, и последствиями катастроф, смутно догадывался…. Вернее, всегда знал, но не мог себе объяснить…. С жизнью так не могло продолжаться бесконечно. Не только с той, которая теплилась в нём. В принципе, с любой. Только вот все прежние сгорели намного раньше. Они желали приблизить конец, но не хотели знать – каков он и зачем… Две-три улыбки пронеслось по окоченевшим холмам снега, которые когда-то были пристанищем недолговечных, временных существ. Но если быть точным – это были не обрывки жизней, и не временные жизни, как нечто отдельное или самостоятельное – это были части чьего-то огромного, то ли путешествия, то ли сражения. По привычке, он сначала лишь отметил сам факт этих улыбок…. Однако после пришло естественное осознание того, что здесь больше никого быть не может. Он был одним таким, где существование могло теплиться бесконечно, потому что эта линия была сплошной пунктир, какие-то ломанные, прерывистые загогулины и пятна. «Может – это чья-нибудь память, затерялась, под слоем снега на коре деревьев давно превратившихся в уголь… Холод сковывает, он сохраняет, но надо успеть помнить, что сохраняет он лишь сам сильных. От остальных же остаётся одна лишь форма…». Он принял эти две-три улыбки за форму, блуждающую по поверхности, привычно желая взбудоражить очередного невежду своим искусственным блеском. Но «всё это только привычка», подумал он, «потому что ничего больше, кроме застывших, и уже погребённых под снегом форм, здесь не осталось». Безмятежные вершины, убелённых сединою гор, ласкала бескрайняя ночь. Но, это когда-то была ночь, потому что был день. Потому что небесное светило, потому что вокруг оси, потому что вертится, потому что физика и так далее. Теперь, это была уже не ночь. Это была, какая-то условная темень. Сегодня нарушился тот порядок, при котором говорили: «Снег искрился на солнце, переливаясь всеми цветами радуги. Солнышко отражалось в каждой его частичке, напоминая нам слова святого А., о том, как можно себе представить Бога». Под вековечными соснами, для которых такое положение было не новым, зарождалось будущее. Это перемирие и отдых, это внезапная Вселенская пауза и конец времён… Но даже они не смогли поглотить могучих исполинов. Вероятно они какие-то родственники тому, в ком жизнь обрывками и холмами. Величественные деревья стояли, словно надгробные плиты ушедших эпох. Хотя нет… Теперь они были не памятниками того прошлого, но охранниками (хранителями) этого будущего. Как любое начало они были всегда вместе с тем, чему суждено закончится. Если нет свидетельства тому, что произойдёт в будущем уже сейчас – можно смело знать что это «будущее» – вымысел. Нет… Ему не показалось. Снег, в самом деле, шевельнулся. «Нет-нет!! Ещё не скоро. Видимые признаки формирования нового возникнут ещё не скоро. На данном этапе ещё не подвластно. Сейчас ещё не может быть. Теперь – этого не видно». Снег расползался в стороны, проваливался вовнутрь и походил на весьма потревоженный и недовольный муравейник. В конце концов, он увидел начало туловища. Разрывая вокруг себя, оно сантиметр за сантиметром вылезало и показывалось над снежным холмом. Где-то, совсем рядом с ним, в двух местах произошло то же. Через мгновения, немного поодаль снег вновь посыпался вовнутрь, и Мир, от которого остались одни фантомные боли, сразу же вспомнил тот день, когда немецким дивизиям впервые пришлось отступить от Москвы. Их было пятеро. Этими самыми фантомными болями изошедшего мира, отразилось в его сознании это понятие. Сначала боль, тупая боль, боль без начала и конца. Потом, боль порциями. Далее – осознание какого-то понятия. В конце он издал звук: «Их было пятеро». Он не случайно так детально описал все свои ощущения, потому что в этом месте ничего из того, что было прежде, уже не действовало. Кроме, конечно, застывших форм, которые тоже мало-помалу укрывались толстым слоем снега, и впервые за всё время своего существования превращались в ничто. Да – это были они. Те самые, которые столько раз выживали и теплились. Которые несмотря ни на что, и в первую очередь на самих себя, всегда оставались, возникали вновь, и ширились, плодились, множились, вплоть до того самого часа, когда источник их безрассудства не остыл. Первого звали Евграф. Второго – Фриц. Третий отзывался на имя Джон, остальные двое были почти мертвы и поэтому молчали. Тройка людей попыталась двинуться вперёд. Только выбравшись из снежного сугроба, они оглянулись, несколько колов времени отдохнули, и сразу же, по старой своей привычке ринулись вперёд. Конечно, его они не заметили, как и не замечали всё прежнее время. Двоих они тащили за собой. Он, следовал за ними, ибо был любопытен. Как и раньше он знал, что будет дальше, и в отличие от тех времён он ясно это мог сформулировать. Но лишняя игра, никогда не лишняя…. По этому, невидимым, во след полозьям саней он следовал за уходящей во мрак пятёркой. Те трое, которые в шесть рук тащили пару саней, с почти мёртвыми товарищами, всё ещё думали, что снимают кино, и им не придётся никого бросить. Они насиловали иллюзию ещё некоторое время, пока окончательно выбившись из сил, не оставили сани. После двух часов времени (один из них пронёс сюда часы, стрелки которых всё ещё двигались) двое людей лежащих на санях, испустили дух. Троица пошла дальше. Шла она бесконечно. Люди пытались вызвать свою магию. Они пытались оживить в маленьких коробках то, что потакало им прежде во всех их злодеяниях, и они цинично говорили об этом так: «В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту». Или так: «Солнце безразлично наблюдало за…». Но на этот раз всё произошло совершенно иначе. Фантомы окоченелого мира их грязных игр – это всё-таки не то, что оставляли они напоследок в своих фильмах. Да и камера, по правде говоря, вместе с оператором, давно была занесена снегом. Все фильмы закончились, и на этот раз их уже ничего не сможет спасти. Все трюки, маски, краски, костюмы, и макияж остались в прошлом. Они шли и шли и шли. И так до бесконечности. Они шли, пока не упали лицом в мерзлоту, и из этих застывших форм лица потом сделали маски. Только сейчас ещё сложно сказать, что там сделали, и для чего. Сейчас можно говорить лишь о формах. Формы тоже движутся, они приближаются, чтобы, наконец, всё слилось, сошлось воедино. Они медленно, но вольно подходят к трём холмикам снега. Когда они подойдут – это будет уже одна большая ледяная гора. |