|
Она склонилась над трупом дочери. Бесхозная, безразличная форма лежит на пыльной дороге. Куда ни посмотришь – кругом одно поле. Голая земля без единого колоска увлекает взгляд в бесконечность. Опавшая, словно пожелтевшая трава дщерь, и склонившаяся над нею мать. Они главные герои этой картины. То, что было после – родилось и увяло во время, а то, что было и породило будущее, во всей красе самого неистового исступления, переживало любой перегной, и не возрождалось, но смирно и гнойно таилось в углу под кучей прелой позапрошлогодней листвы. Но вот, закончен круг, восторжествовала справедливость, и теперь прошлое расплачивается за свою копоть на зелёной весенней листве. Дочь лежит поперёк поля, мать согнулась вдоль неба. Их бессмыслица происходит возле самого леса. На небе собирается дождь. Время на часах указывает на то, что уже пора ходить по Миру с содранной кожей. Сумерки наступают серыми, с прожилками холодного голубого неба, тучами. День не подходит к концу, нет. В этот раз он не свадебный мертвец, которого одели во фрак, лакированные туфли и жёлтые носки. Он не мнёт рукой, бордовую от мёртвых клопов, обивку гроба, не улыбается грядущему торжеству и новым снам. Нет. Сегодня закат дня – это обрюзгший, стареющий рабочий. На дряблом, землистом лице множество морщин и складки, складки, складки. Огромные склады грубой и вялой кожи. Лицо постепенно обвисает, заостряется кончик носа. Задубевшие ноги уже не гнутся. Он бессильно смотрит впереди себя и топорно садится наземь. Словно сгнившее на три четверти яблоко. А она рыдает. Вот-вот пойдёт дождь. Когда это случится, тогда наступит окончательная потеха. Единственное, что в данный момент из общей картины ещё хоть как-то сможет выделить человека, смешается с дождём. Это единственное – материнские горячие слёзы…. Когда же дождь внесёт в них свою посильную лепту, уже неизвестно, что тогда потечёт. Картина первая, створка вторая Убитая горем мать катает безжизненное тело в пыли. Она уже и сама не знает зачем. В её не раз перегнившем сознании привычный образ заменён пустотой. И теперь, каждый раз начиная свою скотскую жизнь, а именно, воскрешая единственное, чем она питалась, полоумная старуха натыкается на огромную зияющую рану, размером в ноябрьский холодный вечер, когда ветер свистит в ушах, капельки дождя, то и дело срываются на лицо, и холод, мерзко-сладкий холод, пробирается под любую кожу, и уютно мурлыча, там живёт. Теперь, всё происходит по привычке. И смерть эта, и страдания. Они давно умерли – дочь и мать, возможно и до своего рождения умерли…. Все, кто их видели, и потому поддерживали в них иллюзию бытия, имели дело с одними лишь формами. Всего лишь… одни только формы снова и снова занимают пространство. Картина первая, створка третья Она стенала и не смела встать с колен. Её голова, обёрнутая в глупый чёрный платок, тряслась, не унывая, и издавала время от времени звуки. Слёзы лились ручьями и градом сыпались на бездыханное тело. Начался дождь. Сухая земля в одно мгновение налилась соком. Сверкающий, жирный чернозём подмигивал снизу и ни о чём больше не заботился. Где-то на обочине дороги, в комьях грязи, лунный луч отразили две надбитые розовые рюмочки, в то время как за несколько бесконечностей отсюда, происходила та же поздняя осень Картина вторая и единственная Она никак не могла насытиться в меру бабьим летом, и поэтому, даже предчувствуя своё завершение и часто густо освящая дождями землю, то и дело норовила посреди холода и слякоти вставить несколько внезапных, горячих лучей. Сегодня был как раз такой день. Вроде бы и небо было в традиционных тяжелых гранитных тонах, и ветер срывал с мира его бесконечные лохмотья, и даже слегка накрапывал дождь. Несмотря на это было довольно-таки тепло. Даже в жаркое лето ночью, часа в четыре утра бывает холоднее... А они (люди с пачками иллюзий за пазухой) шли, озлобленно кутаясь в одежды и ворочая недовольно глазами по сторонам. И посреди всего этого было солнце, которое словно облило золотом верхушки домов – крыши и последние этажи. Под тёмным, грозным, гнетущим небом и в тоже время сквозь редкую, как паутинка, листву берёз – лилось на жилище золото – щедро, широко, густо. Тонкие берёзки трепетали под напором ветра. Они тоже хотели как те, кто внизу, но, к счастью, не умели. В тот момент, когда дуновение доходило до них, они ощущали правду, и сладкое тепло разливалось по стройному телу. Они махали своими верхушками от радости и нежили оставшиеся желтоватые листики, в щедром золоте поздней осени. Где-то, совсем рядом, в глубине хитросплетений домов притаился сокрытый от глаз уголок. Оттуда тоже был виден дом, облагороженный осенней щедростью. Дом был отличен от прочих. Те другие, которых было большинство, всю жизнь оставались мертвы, и были рождены мёртвыми. Этот же был один из немногих исполинов жизни, которые должны стоять и наблюдать до начала нового времени. Над ним восходила к небу обременённая солнцем. Она и была секретом нынешней осени. Из неё осень черпала своё золото. Теперь же, настал час разрешится от бремени и водрузить сияние где-то совершенно в ином месте. Поэтому она восходила медленными, плавными шагами. Ветер ткал ей ступени, а берёзы сыпали на волосы золотые монетки-листья. Её невидимое платье развевалось восьмицветной радугой, а ступни ног оставляли розовые пятна в броне тёмно-синего неба. Ещё пара шагов и она скроется из виду... Последний луч заходящего солнца выхватил из темноты две розовые рюмочки с отбитым дном. Они одиноко лежали на боку, и с последним лучом сокрылись от мира навсегда. |