Из гостей вернулась мама. Она подошла к старинному трюмо и сняла с мраморной черепашки панцирь, аккуратно положила в нее два своих зуба и вернула панцирь на место. Зная, что я собираю рюкзак, она смотрела на себя в зеркало и говорила. Моя мама редко пользовалась косметикой, только в парикмахерской разрешала закрашивать свои седые волосы. При разговоре она кривила верхнюю губу, скрывая выпадающие зубы, и, может быть, мазалась кремом для кожи, что, впрочем, не уберегало ни от морщин, ни от старости. Да ей этого и не надо. Находя в своем пятидесятилетии приятные стороны, она активно этим пользовалась:

­­­­­­­­­­­­- Опять уезжаешь!

- А дела кто будет делать!

- Мы со Степиком?

Началось, опять началось, – думал я. На мамины монологи я привык отвечать мысленно, изредка вворачивая плохие слова, мама часто плакала, так как я напоминал ей о папе.

- Вот твой отец все по югам мотался!

- А жену в дом молодую привел!

- В доме даже тряпки половой не было!

- Все бабка захапала!

Опять покойников обсерает, злился я. Грубость мешала собирать вещи, через час я отбывал в экспедицию, на Соловки.

- А бабка?

- То у нее десять рублей пропали! Я взяла!

- То ее чайники в пруду утопили, опять я!

- Да я уже тогда поняла – сумасшедшая!

Любимые мамины темы, целый спектакль. Энергично маша руками и строя гримасы, она с легкостью прыгала между шкафом и буфетом. Спектакль, вот уже пятнадцать лет, сколько на моей памяти.

- Я тогда с тобой ходила. А он ничего сделать не мог. Надо мной издевались, а он все разбирался! Все на цыпочках ходил! мамочка! мамочка! Ню-ню-ню!

- Тьфу...! Вот ты поэтому и вырос такой нервный...

- Что за чушь! Хватит ее! Хватит… Затыкая руками уши, я выскочил на улицу.

 

Тепло, облака... На яблонях незрелые яблоки, кислятина, которую клевали только куры и вороны. Вороны на деревьях, куры на земле. Степан собирал заклеванные яблоки в желтое ведро. Яблоки от яблонь падали недалеко, они неудачно прятались в траве и листьях. Брат по окружности обходил каждую яблоню и нелепо нагибался, хватая яблоки неловкими пальцами.

- Вспомни зимний лагерь в Репино? – брат подошел ко мне.

- Что именно? – спросил я.

- Мы тогда поссорились и не разговаривали. Помнишь? Всех просили нарисовать Ленинград, кто нарисовал башенки, кто мостики, мы же – квадратные дома с квадратными окнами.

- Конечно, помню!!! – заулыбался я. Наш Веселый поселок. Мы любили его.

- Да, ты еще вспомни … – Степа к чему-то вел, – … когда училка и все засмеялись, ты встал весь красный и закричал: - Глупые вы, не понимаете! Вы ничего не понимаете! Суки!

- Помню! Помню! Я тогда первые разы как пил!

- Вот! – братуха бросил в ведро очередное яблоко, – что я тебе тогда сказал? Мудак ты! Что с матерью ругаешься, мало тебе ругани в доме! Еще что ли хочешь?

- Степа. Просто не могу я больше так, еду! Сил больше нет. Достали ее глюки.

- Давай, давай, вали, вали из дома, – подытожил Степан и масляно улыбнулся, – как всегда уезжаешь и картошку мне копать, да?

- Да! Да! Что лыбу давишь? – налетел я, – я не даю ей уснуть, а ты! Ты! да ты откровенно положил.

- Мы не ругаемся, когда тебя нет, у нас тихо.

- В тихом омуте черти водятся. Я уезжаю сегодня, проводишь?

- Видно будет! Пойдем чай пить.

- Да пойдем, я сейчас подойду. Мне надо в горы. И я и пошел в огород.

 

Наш дом представлял собой бревенчатый пятистенок, обшитый тесом и покрашенный зеленой масляной краской, наличники и украшения были белые, а крыша железная, на коньке крыши – желтый петушок. Дорожки мы уложили бутовым камнем, который сами наломали на нашей речке, девонский известняк с окаменелыми трилобитами и ракушками.

Закаркала ворона, она сидела на петушке и гадила. Спасая крышу, я бросил в птицу яблоко, оно попало в петушка и рикошетом через водосток скатилось к моим ногам, ворона посмотрела на меня и осталась гадить. Я кинул ком земли, ворона посмотрела на меня как на идиота, но просто гадить она уже не смогла, гадство кончилось! Она стала выковыривать свои старые перья и кидать их на крышу.

Я подбежал к яблоне, сорвал кучу яблок и…, но кидать их расхотелось. Походя, я укусил яблоко, странно, но оно было сладким, укусил другое – тоже сладкое! Я люблю яблоки, они вкусные, я зачавкал. Люблю чавкать: громко, сочно, – это разговор со своим животом. Живот надо лелеять и иногда слушать, чего ему надо. Услышав мое чавканье, с неба по одной спустились белые птицы, небесные вороны. И тут же налетели на яблоню со сладкими яблоками. Изверги! Сегодня мне плюнули в нутро, я схватился за живот и тихонько убежал домой. Брат не любит ворон, его можно натравить на них и отомстить за мой живот:

- Степа, там белые вороны лучшие яблоки жрут!!!

- Какие яблоки? С папиной яблони? – брат повелся, – так надо их прогнать!

- Нет! – я хотел крови, – не пугай их! Не надо! Белые вороны – редкость! Я их сфотографирую, и мы их поймаем!

- Белые? – Cтепа заварил чай. Я взял фотоаппарат.

- Белее белого, с черными клювами, доставай сеть, их надо поймать.

- Вороны! Мама зашла на кухню. Хм… Дела стоят – они ворон ловят. Обхохочешься!!! Лишь бы ничего не делать. Вот ваш...

 

Мы умели ловить птиц, как-то в лесу мы нашли сеть из золотых нитей. Прочная и легкая сеть в удобном чехле с кармашком. В кармашке лежал железный ключ, ключ мы давно потеряли, а вот сеть исправно лежит на шкафу за самоваром. Степа взял чехольчик, в сенях мы натянули сеть на раколовку. Я взвел затвор фотоаппарата, мы тихо-тихо пошли. Золотая сеть блестела на солнце, вороны прыгали по веткам, играли. В полной тишине я навел резкость, Степа поднял сеть, я сфотографировал. Резкий металлический звук затвора не произвел на птиц никакого впечатления.

- Домашние, – по-детски прошептал Степа. Он достал из кармана зерна перловки и бросил их на дорожку, глупые вороны накинулись на них.

- Как куры, – тихо сказал Степа.

- Кидай, кидай сеть... улетят же... – подтолкнул я братика, я уже навел на следующий кадр, мне хотелось сфоткать Степу в самый боевой момент, как индейца.

Степа достал еще перловки и удобней взял сетку.

- Не спеши, спешка нужна при ловле блох...

- И божьих коровок! Ну... ну... давай!

Степа напрягся. Еще немного... Как все кончилось. Сверху, с крыши гаркнула ворона. Степа кинул сеть на пустое место. Наши вороны полетели на крик.

- Ну, ЕКЛМН, – Степка растянуто заныл, чуточки не хватило, а впрочем, черт с ними, пошли, чай стынет.

- Черт с ними, пошли.

- Смотри, смотри, Лука, что это? – Степа схватил меня за руку и указал наверх. На нашей крыше, средь бела дня, три белых вороны раздирали серую. Одна белая ворона с интересом за этим наблюдала, другим серым было все равно.

- Да, а вот тебе и эволюция, – удивился я.

- А что, все по Дарвину – одни расчищают себе место под солнцем за счет других, – Степа был образован и понимал, что говорит, – только они обломались – мы вершина эволюции, а они пролетают... – веселился он.

- Как фанера!!! – веселился я и кинул братишке сеть.

Мы сорвали по яблоку.

- Что яблоня без нас, – я начал демагогию, – так и осталась бы кислятиной.

Время остановилось, мы этого не заметили – мы же люди. Яблоня послала и получила несколько сигналов, на всех яблонях вокруг в яблоках началось накопление сахаров, они готовили свое потомство к зиме. Яблоня-пионер снова пустила время, мы как всегда ничего не заметили, нам этого уже давно не надо.

- Да, и, слава Богу, ей, яблоне, сладкие яблоки и не нужны, исчезнут люди, исчезнут яблоки, – демагогия крепла.

- Даже белый налив? – я снимал сеть с раколовки, но брата слушал, –

говорил он редко.

- Все, только кислые останутся.

- Нам придется полюбить кислые яблоки, – я посмотрел брату в лицо, – Мы сильные?

- Ну-у сильные…

- Сможем полюбить?

- Сможем…

И мы разошлись, Степа пошел в дом суетить чай. А я дальше, в горы. Наш скворечник для справления естественных надобностей был сколочен из отходов, оставшихся от постройки дома. Хорошее место, чтобы подумать, обычно тут наступает облегчение и прозрение. Тут я понял, что мухи выводятся из червей, и задумался о своих мужских функциях. Белые вороны, белые… сбиваются в стаю… Если они такие же умные, как серые, то им будет легко… а если умнее, или глупее… пропадут!

 

Лука закрыл лицо руками и положил голову на колени. Над ним в паутине пауки ждали мух, на крыше туалета муравьи носили палочки и кусочки. Дуб грелся на солнышке, на сосне зрели шишки. Цвели чесноки, огурцы обнимали кабачки, парник светился солнечными бликами, патиссоны обнимали кабачки. Играла тихая музыка. Смычки летали в облаках, струны шептались между собой. Он все придумал, и белых ворон, и золотую сеть. На небе самолет нарисовал еще одну полосу. Лука, он проснется, Лука, Лукошко...

 

Я открыл глаза и вышел из туалета. Дубовые ветви почти закрыли дорожку: приедешь – срубишь, мелькало в голове. Папа уже расчищал эту дорожку от дубовой поросли, но следы его пилы затянула кора, а новые ростки были наглее старых: уже желуди дали. Работу требовалось повторить.

В небе высоко-высоко мелькали белые точки… … ... Играют… …

 

Велес, мой преданный пес, трепал заклеванную ворону. Я вошел в дом пить чай.

Степа сидел за столом. Вся эта многобашенная махина говорила о надежности: каменная стена, о которой мечтают женщины. Растопырив неуклюжие пальцы, брат тщательно штукатурил хлеб маслом. Его глаза и губы ждали пищи. Мерзкое выражение, невыносимая мерзость, я подавился от злости и замолчал. Брат покрыл маслом весь хлеб, маленькой ложечкой медленно зачерпнул варенье и вывалил его на край бутерброда, откусил, разжевал и с чувством запил чаем. Все блестело: масло, банка варенья, его глаза. Я рассеяно отпил чай. Хороший домашний или копорский чай: листья черной смородины, мята, иван-чай, цветы зверобоя. Назван в честь крепости Копорье, оплота Новгородской республики на западе, до революции его в ней заготавливали в промышленных масштабах. Мои мысли бушевали. Чревоугодие фигня, но злость: я все еще давился от злости. Есть расхотелось.

- Хватит жрать! Ты всю жизнь жрешь и жрешь…

- Ты как с братом разговариваешь!!! – накинулась с кухни мама, – голос твой слышать не могу! Вторая бабка!

Брат съел бутерброд и молча отрезал второй кусок.

- Жрать – высокий стиль древнеславянского, – огрызнулся я, – дура!

Назревал скандал:

- Степа появится в магазинах "Еда мужская 2 кг". Я ее есть буду и тебе советую.

- Ну и ешь.

- Но ты становишься гопником в этой деревне!!!

- Хватит ныть, – брат добавил молоко в чай.

Я встал из-за стола. Пора линять отсюда. В холщовый мешок отсыпал чая. Достал рюкзак, кинул в него чай, застегнул на нем все застежки и стал обуваться.

- Напитался и пошел, – мать верила в энергетических вампиров.

- Я поехал!!! – крикнул я.

- Пока! – ответил Степа.

Мать догнала меня в сенях и протянула яблоки-падальцы.

- Возьми их! Возьми!

Она всегда волновалась за меня, но я этого не замечал.

- Зачем мне эта гниль? Я ушел.

Мать резко кинула яблоки и замахала в воздухе рукой. Яблоки бежали и звонко стучали по полу. Я ушел. Мать все махала и махала рукой, каждый дурак увидел бы, мать творила крестное знамение. Я ушел. Летали птицы, на дороге лежали камни, впереди маячил адреналиновый рай.

 

Я шел, нет, летел на электричку. Камни сменились на асфальт, асфальт на поле, поле опять на асфальт. Разная деревенская дорога вела меня на станцию. Сохли лужи и превращались в грязь. За заборами у домов давили пиво, сияли зеленые и темные бутылки. Женщины загорали, потели и улыбались. Пот пах чем-то возбуждающим. Я летел, ко мне прилипали желтые листья, я летел.

На железнодорожной платформе толпился народ. Молодые люди в бейсболках убегали в Питер с ненавистных дач. Их ждали пустующие прохладные квартиры. Бабки-стахановки тащили железные тележки и рюкзаки. Какой-то хрен стоял с букетом ромашек. Поперек платформы лежал черный провод. Около него стояла бабка в ситцевом платке и делала доброе дело.

- Девчата, не упадите, девчата, тут провод, – говорила она очередной порции бабок. Бабки распределились по платформе равномерно. Ситцевые платки затягивались туже, пальцы сжимали тележки до хруста. Скоро штурм электрички.

- Лука! Лу-у-у-ка!

Я вздрогнул.

- Лука! Это ты?

- Я……

- Ты нас не узнал?

- Я… Э-э-э… узнал…

Все, свободно не попердеть, меня поймали. Я смотрел на сегментированные зеленоглазые лица. Соседки. Ведьмы, в подвале они пытали кошек, трупы ели, а потом просили у нас лопату, и ночью закапывали кости несчастных животных.

- А мы тебя еле узнали. Уже подрос, девушкам нравишься?

Тридцатисемилетняя дочка смотрела на меня. Я смотрел на нее. Сука, насилует мою мораль при своей матери, сука. Я открыл хлебальник, и меня понесло. Мы говорили о погоде, грибов нет, ягод нет, все плохо, все плохо, все пьют, дети курят, лучшая закуска – квашеная капуста, я, оказывается, молодец, брату пора жениться… глаза блестели, языки без костей.

Подошла электричка, бабки потолкали всех локтями, поездили по ногам тележками, назвали всех хамами и испортили букет ромашек одному хрену. Электричка мерно качалась на стыках рельсов, жир медленно колыхался, кости стукались с пустым звуком. Обнимались, читали, смотрели в окно, жалели ромашки пассажиры – люди, сидящие в электричке, люди… Двери электрички клацали металлом, пропуская в вагон торговцев.

- Три пластыря на десяточку! Три на десяточку!

Дочка щипала кожу на шее и шевелила губами.

Бабуся базарила про идеалы и еще про что-то непонятное.

- Три вещи на нашу Российскую десяточку! Три вещи на нашу Российскую десяточку!

Двадцать минут моей жизни потеряно навсегда.

- Все! Мне пора! Я выхожу! Доброй вам дороги. Я резко встал.

- Ты выходишь?

- Да… Их тупость уже засияла тремя цветами радуги.

- В Колпино?

- В Колпино…

Я выскочил на платформу, пробежал три вагона и вскочил обратно в электричку, за моей спиной захлопнулись двери.

Свобода! Равенство! И Братство! Захотелось водки. Свобода……!

В тамбур ввалился потный, лысый детина в форме контролера.

- Добегался, – на его бритом лице забегали желваки сала, ты нас, что ли, за идиотов держишь?

- Вам билет надо? – я испугался, придурков везде хватает.

- Ты охренел! – Сало покраснело.

- У меня билет есть, – я протянул ему мятую бумажку.

По молодому лицу детины побежали мысли, он заулыбался.

- А что ты бежал?

- От баб, – я расслабился.

- Вот дурень, – контролер ушел.

Я вошел в вагон, свободные места были только с солнечной стороны, придется терпеть солнце. Я сел, положил рюкзак, хотелось водки, и…

 

Я заметил знакомые волосы, старый знакомый, прическу в виде жопы я узнаю всегда. Меня он тоже везде узнает.

- Гришка, это ты? – спросил я в упор.

Он вздрогнул. Я толкнул его в плечо.

- Гришка, это ты?

Григорий Семенович на миг застыл, но все же повернул ко мне свое редкоусое, хохлятское лицо.

- Это ты? – сказал он по-особенному, – очень рад!

- Я тоже, тоже очень рад, – неожиданно для себя замямлил я.

- Я в Питер еду, – Гриша смотрел куда-то сквозь меня, стараясь по-особенному сложить руки, – вот практика у меня.

Гриша учился на художника, тем же занимался его отец. В их доме чтили Николая II, правда, они были флегматиками, пейзажистами.

- Ты себе бабу нашел? – я попробовал завязать разговор.

Гриша что-то замялся.

- Что, с тещей проблемы? – я смотрел ему в глаза.

- Нет. Гриша расслабился и зажал руки у себя между ног.

Первая радость от встречи прошла, уйти я не мог, говорить с ним не о чем. Клацнули металлом двери:

- Все на десяточку, все на десяточку.

Торговцы доползли и сюда.

- Гриша, помнишь, как появились первые торгаши в электричках. Мы еще все спорили, ты как Белая гвардия, а я за нацизм. Все прошло, с наци я завязал, мечтаю из этой гопатской страны свалить, дерьмо здесь.

- Россия, – Гриша держал паузу, – поднимется!!! – его грудь поднялась первой, – Русский народ. Русская культура. Мы поднимемся, – его грудь опустилась.

Поднимемся-поднимемся, в голове пошло эхо. Лет пять назад было забавно с ним спорить, а сейчас хотелось поджечь его усы.

- Русская культура – лажа.

- ?!

- Русская культура – лажа! Ты не знал? Ты серьезно не знал?

- Да ты, что это… А почему?

- Я не знаю, почему. Так получается.

Гриша посмотрел в окно, он умнее меня, – это было так очевидно, что он улыбнулся.

- А Толстой, Пушкин? – Он скучно на меня давил.

- Я не знаю, почему, но это лажа.

- А ты читал?

- Читал, а потом смотрел вокруг, лажа. Не помогает понять ни жизнь, ни женщин.

На нашем базаре грели уши разные фригидные личности, это меня подстегнуло.

- Смотри, Лука, – он наклонился ко мне, – 19 век, мыслители, писатели, открыли для себя Русский народ, они открыли великую загадку, красота и сила которой идет от Бога.

- И что это за чудо природы?

- Душа, Народ, Племя, идущее к Богу. Русская душа – это свет.

Я потрепал Гришу по плечу, – расслабься. Вспомни 20 век.

- Обманули, это все пропаганда, – Гришины глаза заблестели, – большевики…

- Если бы не большевики, были бы фашики и фюреры. А свет – это электромагнитные волны… – я осекся, хотелось водки.

- Я в Швеции с отцом был.

- Ну и что?

- Там любят русских писателей, Достоевский, Чехов…

- Экзотика, для них это экзотика. Они в Швеции любят шведов...

Пахнуло бомжатиной. Грязный человек с клочковатой бородой прошел, собирая пивные бутылки. Его глаза вращались в орбитах, я видел, как он радовался, находя бутылку. Его запах витал в воздухе, ему радовались Солнце и мухи. Я морщился и не дышал, Гриша что-то говорил:

… … Сходи в Русский музей …

Воздуха в легких не хватало, почему никто не чувствует это дерьмо? К нему же нельзя привыкнуть.

- Ты читал Кафку?

Пришлось повыпендриваться знанием Кафки, так как улыбки фригидных личностей меня унижали. Не все еще врубились в тему, но ведь русская культура – лажа, это правда.

- Рассказы, пара романов, так себе, кое-что есть. А что? Ты читал? А что ты читал?

- Замок! Я увлекся, проглотил полтораста страниц, затем стало на мозги давить. В конце концов, я открыл последнюю страницу. И прочитал: “Роман не дописан”. Ну и не дочитан, дописал я.

 

Мы замолчали. За окнами мелькали столбы, провода. Блестели всякие стекляшки и железячки, многие деревья сверкали серебром… Почему?

Я посмотрел на Гришу и сразу отвернулся к окну.

 

В леске стояли разбитые цыганские халупы, потом был заводик, речка, поросшая камышом, трубы теплотрассы, пустырь с кучами старых дверей и гаражи. Много серых гаражей, стен, заборов и пятен граффити.

- Гриш, дай денег на пиво?

- Я не пью пиво.

- Дурак.

- Ты не изменился, – Гришино лицо размазалось.

Ладно, халявы не будет, жадина Гриша мне надоел, я закрыл глаза и задремал.

 

По потертому линолеуму вагона веселое время катало пивную бутылку, оно заглядывало в какие-то агрегаты под сиденьями и валялось в грязи. Заклинивало оконные щеколды, люди стеснялись их ломать, они потели и забывали важные вещи. Время прыгало по багажным полкам и кепкам, плюнуло на окно и ушло в другой вагон.

 

- Лука, все, Лука, вставай! Меня толкали, стараясь попасть по ушам. Я открыл глаза. Мы уже приехали, за окном стоял Московский вокзал, по платформам бегали люди.

- Лука, приехали, мы в Питере. Хотя я проснулся, по ушам все равно били.

Мой взгляд коснулся Гриши.

- Лука, ну просыпайся, Московский вокзал!

Я взглянул в окно, потом посмотрел на Гришу.

- Я знаю.

- Нам выходить.

- Я знаю.

Гриша встал и попытался пробраться к выходу. Его теснили, а он пытался, пытался… … … Я посмотрел в окно, пассажиры электрички ничем не отличались от людей на улицах. Гришу теснили около меня, но люди убывали, и Гриша отплыл от меня вперед. Я вздохнул, взял свой рюкзак и встал…

- Платок!

Я обернулся.

- Ты забыл платок.

- Спасибо…

Я посмотрел, что эта молодая женщина называла моим платком. Это была тряпочка, с нарисованным щенком с большой скрипкой. Фигура девушки тоже повторяла идеальную скрипку, я ощутил резкий прилив вдохновения, хочу играть.

- Спасибо!!! Это не мой платок, но я хочу, что бы вы мне его подарили.

- ????

- Это сложно? – я помог девушке одеть маленький, сшитый из холста рюкзак с кожаными застежками.

- Что!!! – она смеялась.

- Подарить мне платок и попить со мной пива. Пойдем! пойдем! я взял ее за плечи, я куплю.

- А ваш друг?

Гриша зачем-то ждал меня в дверях.

Я махнул ему: иди отсюда, иди, мальчик. Гриша отвратительно растянул губы и вышел.

- Ладно, на первый раз, можно и пива попить.

- Потом будет водка... – я вспомнил свой печальный опыт.

 

Люди шли. Людское течение несло всех к Лиговскому проспекту. Мне мешал рюкзак, потела спина, потели подмышки, я начинал пахнуть. Девчонка бодро шагала где-то рядом со мной, людские потоки мотали ее вокруг меня, и она прижималась ко мне с разных сторон.

- Хватит ко мне приставать! – шутил я, стараясь ущипнуть ее попу, слава Богу, не получилось, мой ангел тогда помог мне. Ее губы шевелились, но я ничего хорошего не слышал, в ответ я кивал, улыбался и старался запомнить черты ее лица.

- Кура! Кура! Водка! Мальчики, покупайте!

- Водка! Водка! Кура! Водка!

- Водка! Водка! Кура! Водка!

- Кура! Кура! Водка! Мальчики, покупайте!

- Водка! Водка! Кура! Водка!

- Водка! Водка! Кура! Водка!

Чеканили престарелые рэперши на выходе с вокзала. Их тусовка захватила всю лестницу.

- Спаивают народ, сволочи! – народу стало меньше, и я смог дотянуться до уха почти своей девушки, – смотри, какая сволочь! Я кивнул на главную бабку. У нее водка с димедролом.

Главная бабка стояла на самой чистой ступеньке, в руках она держала большого вяленого леща, ее голос заставлял пить паленую водку налоговых инспекторов и наркологов, даже Президент республики купил у нее 5 бутылок водки, бабка чарами пользовалась редко, морщины на ее лице сплелись в симметричный узор и жили отдельно от кожи. При желании любой мог увидеть ее молодое лицо, мутные глаза. Я ее молодого лица не видел, я только один раз купил у нее водку и пил ее не на вокзале.

- Слушай! Хватит!

Я ощутил что-то твердое в районе почки: - Хватит!

- Ты мне почку отбила! – На месте ее кулачка остался ком, который был моей почкой: - Пиво я сегодня не пью. Ты блин…

- Что!

- Мне же больно!

- Зато пить! Перестанешь! И не ругайся, я пока знаю, что делаю.

Я вздрогнул, я испугался, но ничего не стал делать. От судьбы не уйдешь. Тем более, ее рука была теплее моей. Я взял почти мою девушку за руку. Обжегся и плюнул на судьбу через плечо.

- Веди меня, Мадам Бисмарк.

- Куда?!

- Туда.

Мы пошли в магазин, я купил литр вермута, она два пластиковых стаканчика, и, пошарив еще по Лиговке, мы присели около Пушкина на Пушкинской.

- Кому памятник? Не смотри! Не смотри! – она вбирала в себя воздух, пока я закрывал своим телом Александра Сергеевича.

- Пушкину, дурачок. Я здесь живу, там! за домами.

Я наполнил стаканчик.

- Стой! стой! – она вытащила из рюкзачка бутерброды с сыром.

- О! Нам везет, – я разворачивал прозрачную бумагу.

- А ты что думал! Кстати, я Леся.

- А я Никита… Ну! – я протянул ей стаканчик. Мои руки дрожали, дрожали второй день, мне стало стыдно.

- Ну, за знакомство, – Леся ударила мой стаканчик своим, по вермуту пробежали волны.

Мы выпили. Вермут полынным духом пощипал губы и небо, укусил язык и смылся в желудок. Оттуда он стал методично долбить мозг: понеслась душа в рай! Понеслась душа в рай! Я подумал: «Понеслась душа в рай!».

Леся кашляла и чихала, я привел ее в порядок. Мы съели по ломтику сыра.

- Я мало пью, – Леся себя выдала. Я не привыкла.

- Забей! Фигня это все. Я тоже не просто так.

- А что так?

- Жизнь такая.

- Какая?

- Да такая.

- Какая такая?

- Как тебя увидел, стало лучше, – я наполнил стаканчики, мои руки не дрожали, хотя задрожали ноги, – за нас!

- За что?

- За тебя.

- А что я?

- Ты обалденная женщина, за тебя. Я чуть не выпил без чоканья, но одумался и завет предков не нарушил.

Леся выпила, закрыв глаза, и чуть качнулась.

 

Когда трахается, закрывает глаза, к чему-то обрадовался я. Осталось сделать один шаг. Верный шаг по пути взросления. Но что-то амебное зашевелилось внутри меня. Амеба комплексов вползла в мое сознание, холодок пробежал по всем моим членам. Надо победить страх, надо перешагнуть через него. Я посмотрел в глаза Лесе, и, немного шевельнувшись, прижал ее к себе, она все-таки опустила ресницы. Ее губы были сухие, я их играючи облизал… волнующий момент, тайна, все стало на свои места, мы стали собой. Мы целовались, я гонял стада мурашек по ее спине и плечам, я покусывал ее шею, я молчал и ждал, ждал. Она открыла глаза, я куснул ее нос, она отстранялась, я цапнул подбородок, она отвернулась, я прилег на рюкзак, она на меня.

- Ну и что было?

- Мы встретились, – я поигрывал жирком на ее животе.

- Ты мне не нужен, – она поерзала на мне. Весу в ней килограммов пятьдесят, мой пах подал протест против нажима ее ягодиц.

- А вермут бу?...

- Буду! – она взяла бутылку и сделала пять больших глотков из горлышка. Красиво пьет, я отмахнулся от фрейдистских ассоциаций и сам приложился к горлышку. Теплый вермут задушил нытье моих конечностей, яичница в паху отменялась, я почувствовал ее тело.

 

Я не чувствовал доски скамеек, железо урн, бронзу памятника, ветер, шелест листьев, тепло вечернего солнца, мясо людей, пену пива. Я чувствовал ее тело, свое тело, рюкзак за спиной, и что-то еще…

 

- Я хочу в туалет, – хотелось размяться. Пришлось взять ее за руку и тащить через скверик к какой-то парадной.

- В парадную?

- Забей. Нам можно.

- Почему?

- Потому! Я остановился, спустившись со ступеньки поребрика: - Подумай, это так легко, – она прижалась ко мне, что-то дернулось, что-то оборвалось, где-то здесь, и сейчас будет хорошо.

- О, я вижу твои глаза, а то вымахал.

- Не жалуюсь, – зачем ей эта нежность? – пойдем, я быстро.

 

И действительно, мы быстро дошли до старого подъезда, быстро проскочили прохладные, уложенные мрамором сени, и поскакали по стертым ступеням. Где-то между этажами я нашел заваленный окурками закуток, сделал свое маленькое грязное дело, ко мне вернулся смысл жизни.

- Я фигею, – сказала она свое первое грубое слово.

- Я от тебя тоже, – я положил ей руки на плечи: - Хочешь чудо?

- Какое?

- Пойдем, – мы пошли, мне повезло, на четвертом этаже сохранились витражи.

- Смотри. Ну, смотри! А… Ты видишь? – мы подошли к окнам.

 

По тусклым стеклам ползали две мухи. Пустые оболочки их предков, закутанные в комочки пыли, лежали между рамами. Леся повела своим пальчиком по тусклоте, в длинной узкой красной полоске светился день. Я скинул рюкзак на пол, ее задница тянула к себе. Нас покачивало, я провел рукой у нее между ног:

- Горячо… Ладонь лезла к ней, за пуговицы, за резинки, под ткань, к коже, к горячей коже. Я спустил ее белье и расстегнул ширинку. Елдак упирался и путался в шортах, на воздухе я размял и расправил его. Леся ожидала, она закрыла глаза и уперлась локтями в подоконник. Ядреные ягодицы, нежные волосики промежности, незнакомые косточки, скрытые кожей, чувствовали мой член, каждая волосинка, каждая складочка. Елдак уперся в преддверие вагины, под моей рукой Леся опустила голову, я вошел во влажные аллеи ее тела. Вагина покорила меня, мои руки сжимали груди, мяли лопатки, я держался, вагина задавила Лесю, попа с силой била меня в пах, вагина требовала танцев, я танцевал с ней, она превращалась в породу, я долбился сквозь толщи, вагина растягивалась, она заполнила все тело, она хотела втянуть в себя весь мир. Вагина стонала, кричала, я слышал дыхание нутра женщины, Леся перестала существовать.

Вагина хотела жизни, вагина искала, требовала, молила жизнь, всем телом она впитывала жизнь. Мои железы напряглись, в кровь ворвались гормоны, я остановился.

Такое жадное влагалище, как оно заводит, скольких уже? я без презерватива… Мой хуй быстро со мной разобрался, долбежка возобновилась.

 

Теплый воздух волновался на лестнице. Стены его не чувствовали, бумажки ворочались, сигаретный пепел струился вверх. Цветные стекла по ходу солнца вымещали на стенах все прихоти света. Игра теней не кончалась, здесь при луне одинокие глаза впитывали ночные полутона.

 

Мы трахались с охотой, дополняя интимность света и полумрака. Я не чувствовал пизду, только точка, в которую упирался елдак, взрывалась плотским голодом. Женщину трясло, я впился пальцами в жопу, я должен стремиться туда, в плоть. Хуй заныл острее…

- Давай… давай, еще… – шепот мне понравился.

Я остановился и резко закрутил задницей, рывок… сперма катилась по стеклам. Леся неопрятно натянула свою одежку. Витраж вспотел от нашего дыхания и чудно похорошел.

- Давай вытрем его, – зазвенела она.

- Не надо… – мой член остывал на воздухе, прохлада заходила в ширинку, остужая яйца.

- Почему?

- Он грязный.

 

Я заправился, помолчав, мы смело пошли на улицу. При нашем удалении, впервые за двенадцать недель, днем вылезли одинокие глаза и волосатым носом впитали запах гибнущих сперматозоидов. Сперматозоиды гибли глобально, на белковую пищу накинулась орда микробов и прочих уродцев. Одинокие глаза хотели хрюкнуть, но скрипнула дверь и он исчез. Из дверного проема вышел бывший чемпион ЛенВО по боксу. Чемпион вылил в блюдце остатки пастеризованного молока, а в майонезную пластмасску вывалил рыбьих голов. Выкидывать мусор он шел мимо потных стекол. Решительно пройдя их, стекла приобрели лозунг: ВСЕ КОЗЛЫ. Лысый пенсионер был злой, хотя его друзья верили в наличие его любовницы. Вытирая пальцы о синие штаны, он обогнал нас в парадной. На синих штанах умирала моя сперма, я этого не знал. Кайф соединял меня с Лесей, увидь боксера, я бы блеванул. Балдея, я провожал девушку, с остановками на петтинг. Как всегда, вечерело, и, как везде, солнышко уходило за горизонт Невского проспекта. Люди не сливались, как днем, в кисель, а разобрались на макаронины, приправленные прическами и телефонами. Я размягчился до костей. - Откуда ты в принципе взялся? – бодренько трындела девушка.

- Еду.

- Куда?

- На Соловецкие острова.

- В лагеря?! Она трогала меня, я дергался.

- Блин! – я дергался. Природа там, воздух. – я дергался, – ты там…

- Я не поеду с тобой, – она трогала меня, – это далеко?

- Как до космоса.

- А это мой дом, – ее окна были на первом этаже, в подвале был бар.

 

После водки за закуской я залез к ней через окно. Комната украшалась пацификой, компьютер закрывала бандана. Леся меня от кого-то прятала. Где-то варились пельмени. Моя одежда сушилась на батарее. Радио заглушало скрипы и всхлипы. Обертка от презерватива валялась на полу.

-О! сиськи! сиськи! Я снял лифчик. Грудастая девчонка, ее груди еще не провисли, но уже приготовились давать молоко. Будущая мамаша, и я искал ее чувствительные места.

-Так… да… так… Я разминал ей спину: на позвоночнике скопились узелки, шея перенапряглась, а жопа так просто замерзла. Я сдержался три раза, но:

-Все, хватит! Леся спокойно закрыла глаза.

 

Сквозняк выдувал из занавесок море, волны находили одна за одной, веяло соленой прохладой.

-Нам бы на море… Чайки, пальмы…

-Бананы! тамтамы, негры…

-Негры? Ты что! Не надо негров. Я твою задницу неграм не дам.

 

Тамтамы все-таки зазвучали, из радио. Безалаберно натянув на член презерватив, я подчинился африканской музыке. Видимо, негры делают музыку только для ебли. Розовый латекс защищал мой нежный организм, а пупырышки придавали уверенность. К одному тамтаму втерся второй, третий, я держался, ради Леси. Я хотел, чтобы она помнила меня, уважала. Негров вдруг сменили полоумные кокаинщики. Психоделия вползла в комнату, я забил на Лесю и сосредоточился на собственном члене. Силы оставили меня, я гонял хуй по ее вагине, груди с хлюпаньем плющились под моим телом.

Секунды перестали тикать, ногти царапали спину…

Я сник, вынул член, снял презерватив, осмотрел на сперму и выкинул резинку в цветочный горшок.

 

- Сейчас пельмени будут.

- Подожди.

- Конечно. Мы замерли под одеялом, вплотную к стене.

Дремота вытесняла адреналин, невесомость сблизила нас.

- Драйв, это драйв.

- Жди! – Леся исчезла, в невесомости я остался один.

Пельмени подали в глубоком фаянсовом горшке, пельменный дух, в виде пара, выходил через отверстия на крышке.

-Ни хрена себе!

 

Лесин синий шелковый халат в электрическом свете растекался мириадами больших и маленьких звездочек. На правом плече летел вышитый дракон, на левом суть мироздания, в виде кружочка с двумя точками. Девушка вознесла крышку и замахнулась ложкой. В жерле горшка вились циклоны и антициклоны, в бульонном океане лежали толстые насметаненные пельмени. Маленькие черные и красные песчинки, зеленые палочки, черные горошины и лавровый лист вовлекались в течения и водовороты. Они содержали всю остроту, весь вкус еды. Соль я не видел, так как растворенную соль в бульоне не видно. Поварешка перевернула все верх дном. В начале еды девушка сказала хорошее слово:

- Жри.

- Конечно!

 

Где-то хлопнула дверь, ближе подошла возня. В качестве конспирации я надел носки, сандалиии, трусы и шорты. Рубашкой я стянул пояс, было жарко.

Жрать я хотел, моему невесомому телу нужна была тяжесть. Я боялся встать, а надо лезть в окно, тащиться в метро. В голове один воздух, алкогольные пары. Думать и дышать противно.

- Никита, – я вспомнил, кто я.

- Да.

- Никита, ты тихо сейчас уйдешь. Хорошо?

- Да, мне давно пора. Поэтому пельмени я ел быстро, почти глотал.

- А ты в состоянии?

- Леся, это я смогу, на это я готов всегда.

 

В комнату постучали, твердо и неожиданно.

Я тихо взял свои вещи. Леся указала куда-то под стол, там за скатертью была тесная укромная норка.

-Нет, я шел к окну. Пошло все в жопу!

Рама открылась со скрипом, я вывалился в окно. Рюкзак за мной не прошел. В дверь стучали с гневом и воем. Все-таки батька. Зазвенели стекла, мое имущество протолкнулась ко мне. Я убежал. Бежал долго, меня не догнали.

 

Леся захныкала и впустила к себе мужика с выпученными глазами.

- Что тут? – грозный мужик степенно вошел в комнату.

- Я… – хныкала дочь.

- Что тут? Строгий отец углядел мои следы в цветочном горшке.

- Это… – дочка испугалась отца, первый раз в жизни.

- Сиди тут, будет строгий разговор.

Отец вышел, дочка выкинула презерватив в окно. Она включила магнитолу и под уличные лампочки и звуки задремала.

 

Разговор был. Отец в упоении отчитывал дочку, было приятно давить на нее, его сексуальность была на подъеме. Маманя понимала, что вся эта бодяга из-за нее, но за Лесю не вступилась. В глазах у Леси стояли слезинки.

- Ты бесчувственное бревно! – крикнула дочь, мать с ней не согласилась, ее муженек был пользованным барахлом.

- Пошло все в жопу! – мать с ней согласилась, и строгий разговор закончился. Отец еще побрызгал слюной, но оргазма не добился.

 

С Невского проспекта Солнце ушло, народ нет. Автомобили зажгли фары, освещая мой путь до метро. Я смело смотрел в глаза машинам и не понимал, почему они меня не ослепляют. Прохлада немного отрезвила. В вестибюле метро я по-нормальному расправил рубашку и закатал рукава. Вовнутрь я проник благополучно.

Ступени эскалатора монотонно двигались вниз, внизу их зажевывало специальное приспособление с железными зубцами, где-то подо мной крутились колеса. Так как я родился и вырос в Питере, я не боялся ни колес, ни зубцов. В детстве я вообще воспринимал метро как одну большую игрушку. На выходе отец всегда мне и брату покупал мороженое. Мать била по рукам, когда мы трогали бортики или другие штуки, так как розовая кожа ладошек покрывалась серыми пятнами. Мороженое тогда мы ели, завернув стаканчик в платок. Со временем грязь общественного транспорта опротивела и мне. Сейчас при заходе на эскалатор я что-то задел и на моей икре нарисовалась шикарная серая полоса.

Я достал платок, смочив его слюной, растер грязь по волосатой ноге. Впереди меня ехала полная женщина в ярко-оранжевых резиновых перчатках. Тряпкой, пропитанной серой водой, она мочила балюстраду эскалатора. На другом эскалаторе целовались, в итоге мой взор остановился на потолке. Ребристые белые полукольца от меня уносились вверх, некоторые были отмечены пятнами. Такие пятна могли образоваться, если сквозь бетон просачивалась жидкость мочевого цвета. Уже внизу эти пятна слились в одну гигантскую тучу. Из нее свисали сталактиты, кристаллы то ли мочевины, то ли мочевой кислоты – задумываться не хотелось. Проверяя наличие денег в потайном кармане, я вошел на подземную станцию.

Изображение Маяковского украшало красные стены станции Маяковская. По гранитным плитам я добрел до другого маленького эскалатора, и вместе с толпой очутился на станции Площадь Восстания. На Восстания народу было больше, и он был душный, московско-вокзальный. Дурацкий киоск «Нужные книги» бесил, и, слава Богу, не работал. Сталинский ампир потускнел, проступили вездесущие мочевые пятна. Ловко сев в вагоне на мягкий диван, я позволил алкогольным парам окунуть меня в темноту.

 

Очнулся я на конечной, Проспект Ветеранов, в профессиональных руках местных ментов.

Где я? – спросило сознание, гулкое эхо пошло по костям, застучали зубы. Постепенно прояснилось, почему я проехал Балтийский вокзал. Милиционеры сейчас полезут ко мне в кровь, найдут алкоголь, убьют, наверное.

За спиной хлопнуло, кровь откатила от головы, пьяное болото кончилось, поезд метро покатился в туннель.

 

Профессионал-мент ждал. Пока шумела электричка, я не слышал его, когда стало тихо, я его не понял.

- Скотина. Пьянь, – шипели узкие губы на плоском лице.

- Я студент.

- Скотина.

Меня покорно повели в отделение.

 

В поезде я спал, в неудобной позе, мои конечности затекли и не слушались. Каким макаром очутился на платформе с вещами, я не помню. Помню сон:

Я рыба. Меня поймали и убили. Рыбье сознание успокоилось и замерло. На столе я был избавлен от всего лишнего. Жабры, плавательный пузырь были переработаны в удобрение. Чтобы я не стух, меня обсыпали солью и залили маринадом. Так как я был мертв, и весь мой косяк был мертв, никаких битьев хвостами и сотрясений воздуха, все в пряном маринаде. Некоторые, правда, разговаривали, но все больше несли чушь. Когда из нас сделали консервы, я встрепенулся, но мертвые кильки меня успокоили.

- Ты уже сдох. Тебе все равно.

- Что?! – мент-профи повернулся ко мне, – что?

- Вроде, вещи в вагоне оставил…

- Что.

- Платок, это подарок, – дохлость ушла. Я живой! У меня есть руки, у меня есть права и возможность эти права качать.

- Скотина. Нажрался.

- Почему вы меня оскорбляете? Я вам ничего не сделал.

- Молчи, пьянь.

 

Мы подошли к казенной двери. Мент пропустил меня в помещение. Казенное помещение было чистым, без окон, освещалось за счет даровой электроэнергии метрополитена, при помощи ламп дневного света. Столы были накрыты оргстеклом, пахло дешевым табаком, хотя пепельницы были пустые. В смежном помещении, за решеткой, постоянно чесался смуглый рабочий. Он вставал, присаживался и чесал свои волосы: ладонями, пальцами, ногтями.

- Это псих?

Сидящая за столом тетка повела подбородком. Она с отвращением листала мой паспорт. Зачем его выудили из рюкзака. Непонятно. Все мои вещи уже разложили на оргстекле, остались заполненными кармашки рюкзака и шорт: вилка, ложка, аптечка, презервативы. Деньги эти уроды не нашли.

- Что скажешь, урод? – профи говорил.

 

Как меня вытащили из вагона, как отняли и опустошили рюкзак, я не понял. Так это сделать трудно, это ремесло, обычно знание этого ремесла вытесняет из головы все остальное. Умной и хорошо подогнанной на профессионале этого ремесла была только форма, его лицо плавно переходило в волосы, а губы в щеки.

 

Я подошел к своим вещам. В сапоге лежала фляжка с лекарством, спиртовая настойка "Золотого корня". Она здорово помогает, когда плохо.

- Это лекарство от аллергии, – я говорил тупорылым ментам, – у тебя же тоже аллергия?

Профина кожа покраснела и покрылась вулканчиками.

Баба положила мой паспорт и взяла читательский билет.

Вздох, глоток, еще глоток, еще, еще…

 

Дракон с настенного календаря мне подмигнул и лязгнул зубами. Кафельные плитки забегали и сложили картину "Девочка с персиками". Мне открылись следственно пространственные коллизии между плитками и пикселями. Помещение сковало мою свободу, стены, пол, потолок слились в плоскость, в один большой лист. Порвать этот лист проще простого, надо начать с края. Но края не видно, его нет нигде и никогда не было.

 

- Студент биолого-почвенного факультета?

- Так точно.

- А почему у Вас в читательском билете отметки разных библиотек? Библиотека геологического факультета, библиотека химического факультета, библиотека географического факультета.

Милиционерша говорила четко нараспев, по-официальному. Естественно, я гордо отверг официальные звуки и к концу фразы не понял, чего от меня хотят. Факультеты, что ли, понравились? Что сказать?

- Читательский положите, – хоть что-то сказал я.

- Ты еще поговори, скотина! – нашелся профи. Сейчас быстро пойдешь клопов давить!

Узник снял ботинки и вчесывал вонючие носки в кожу ступней.

- Просто я не понял, что вы хотите. Извините.

- Студент биолого-почвенного факультета?

- Так точно.

- А почему у Вас в читательском билете отметки разных библиотек? Библиотека геологического факультета, библиотека химического факультета, библиотека географического факультета.

 

Ее серьезность меня покоробила. Из-за такой мелкой глупости я прогнулся. Что за система, быстро и незаметно ломающая человека. Что за страна с таким монстром внутри. Я боюсь монстров, я убегу, в любом случае сдохну без чудовищ.

 

- Так положено. Все эти факультеты составляют единую структуру, Санкт-Петербургский Государственный Университет. Я как студент Санкт- Петербургского Государственного Университета имею право пользоваться библиотеками всех подразделений Университета.

В зобу дыханье сперло, дыханье сперло в горле. Подавились, суки! А мне развлечение.

- Вот так отвечать всегда. Ясно? Мне отвечать всегда. Ясно?

Профи убежден, я прогнулся перед ним, а не перед формой. Зазнайка – эта мысль освободила меня. Интересно, какие у него дети? Папаша-герой. Не этот, так следующий меня точно зашибет, пережду, надо переждать.

- Я соберу вещи? – лекарство залило глаза.

- Да, – парочка в форме возилась с бумагой.

 

Господи упаси, Господи, только не вытрезвитель. Господи…

 

Вещи собрались быстро, я сел на стул и обнял рюкзак.

Чувак за решеткой уснул. Менты шептались. В помещение проникла жуть. Где патрульные, где другие работяги милиционеры: балагуры, пьяницы, пожурят-отпустят. Что за бляди меня захомутали.

 

Жуть сдавила мою грудь, стало трудно. Моя душа поджала лапки и ждала приказа. И так уже полстраны поджали лапки, гневались мозги. Ничего не сделать, края этой ерунде никогда не было.

В атмосфере жути аура и жизненные силы людей доступны глазам человека. Жизненные силы ментов и чувака за решеткой поднимались тоненькими струйками и уносились в одном направлении. Эти струйки пахли дешевым табаком. Одной загадкой природы стало меньше, что-то я отсюда вынес.

Жуткий воздух качнулся, пробежала рябь. Нечто шло к двери, буря, смерч. Милиционерша расстегнула пуговку на рубашке, профи отошел в угол. Узник спал. Я повернулся к двери, в дверь без стука ворвался веселый мужик в пилотке. Начальник! Ура-а-а-а-а!!!

- Дом найдешь!

- Найду!

Мне впихнули в руки бумажку и две книжицы.

- Иди домой, больше мы тебя не видим, и, надеюсь, не увидим.

 

Я вышел из помещения. Книжицы я завернул в бумажку и аккуратно убрал в кармашек рюкзака. Пошатывало, зря меня тошнит, у меня внутри все сжалось в жалкий комочек, я закрыл глаза.

Слышу, тикают часы.

 

Открыл глаза, иду по улице, состояние улучшилось. Жаль, не понял, как унизили профи. Этого офицера послали в патруль, искать чеченские бомбы. Второй год он защищал метро от террористического акта. Засунув по привычке руки в карманы, он шел по платформе. В 509562 раз. Через два месяца он привыкнет во время патруля массажировать предстательную железу, а через шестьдесят лет сдохнет от бешенства матки. Тут на платформе поваляется и сдохнет.

Профи досталась плохая Чечня.

 

Ступеньки вверх, а там улица. Квелые менты, гады, их надо унижать: ножницами в ухо и солью засыпать. Сейчас протрезвею и начну. Я закрыл глаза.

Слышу, тикают часы.

 

Подымаю веки: иду по улице, вылавливаю кусочки огурцов из теплой шавермы. Довольный и красивый. Стада вольных непуганых людей ходили по Дачному проспекту, чирикали птички. Отлично, доел шаверму, от удовольствия потянулся к небу и закрыл глаза.

Слышу, тикают часы.

 

Что это?

Два пьяных мужика, придерживая, сажали меня в электричку. Мужики были в лыжных шапках, при них опустошенная литровая бутылка водки и пустые пластиковые стаканчики. Я звал их к своему другу в деревню Мозино Гатчинского района. Электричка шла в Гатчину, мне ехать в другую сторону.

- Мужики! Мужики! Я не туда, я туда! Я в университет!

- Какой летом университет? Отдыхай!

Мужики стояли в тамбуре вагона и тянули ко мне руки, я отбивался от рук как от комаров.

- Я почти отличник! От-т-тличник!

- Ладно. Шут с тобой… – мужики устали.

- Простите!!! – ору я им, – простите…

Двери закрылись. Электричка уехала. Мужики наполнили стаканчики.

- Блин! закусь у студента…

- Умный ерш!

- Ну будь! ум…

Мужики выпили, занюхали и сели на пол.

- Простите…простите… – шептал я, я огорчился до слез, до горьких слез… Но остался на платформе. Слава Богу.

- Ты остался? Молодец! У-у-у! Молодец! Мятая морда уставилась на мои руки.

В руках я вертел промасленный полиэтиленовый пакет с жирным дерьмом.

- Нате! Покушайте.

- Благодарствую.

У меня взяли пакет и достали из него вареную колбасу. Его лицо измазалось в дерьме, а он поделился содержимым пакета с женщиной. Вариант звериного поведения в человеке, Он-обезьяна пометила свою территорию своим дерьмом. Я осмотрел свою одежду, масляных пятен на ней нет.

 

Я прислонился к барьеру. Главное не пропустить свой поезд. Рядом с платформой росли деревья. Листья на кустах жесткие и скользкие на ощупь. Подошла моя электричка, я сорвал два-три листочка для изучения. Удобный вагон был рядом, я сел и поехал.

Поверхность листовой пластинки всегда покрыта восковым налетом. В это лето повышена солнечная активность. Без дополнительных восковых слоев листья на деревьях и кустах просто сгорят. Дополнительный воск отражает солнечные лучи, поэтому при ярком свете листья в это лето сияют ярким серебром. После я кинул отработанный листовой материал под скамейку.

Клонило к полу, глаза слипались. Главное не уснуть, во сне легко проехать свою остановку. Я напряг всю свою волю, желание спать еле-еле сменилось желанием прислониться к окну и рыбьим взором обводить все, что находится в вагоне и за его окнами.

 

Сиренево-розовый закат красив, всегда красивый. Между мной и закатом проносились шершавые столбы, квадратные гирлянды домов, контуры труб, черные деревья. Макушки деревьев слабо серебрятся – удовлетворенно отметил я – таким образом можно сказать, что к началу августа полностью заканчиваются любые ростовые процессы на древесных растениях, на молодых побегах не успевает нарасти восковой слой, они не блестят, а тут тусклый, но блеск.

Прошло незаметное мгновение, после него закат оказался сиреневым, холодным и неинтересным. Фары машин, лампы автострад и гаражей слепили глаза.

 

Люди в вагоне смирные. Все едут домой, на покой. Все, даже девушка в оранжевом платье.

Оранжевое платье освещало вагон. Девушка излучала радость, черты лица тонкие и доверчивые, в глазах живость. Радость, загадочность, молодость, оранж летели от нее во все стороны. Многие смотрели на нее, она симпатична. Люди добрели.

Только другая девушка грустила: она сидела спиной к оранжу, лицом ко мне. Девушка с оранжевым платьем грациозно вышла в Петергофе, я вытащил себя в Университете, другая девушка, именно та, которая пропустила оранжевое платье, поехала в Ораниенбаум.

 

Меня штормит, в животе хлюпает. Рюкзак оказался непомерно тяжел.

 

Вместе со мной к общаге шел один молодой парень. На вид современный студент, правда, походка быстрая. Вроде удачливого бизнесмена. Я увязался за ним. Паренек был целеустремленным, что-то нараспев бурчал. Догнал я его быстро. Парень считал. Считал вполголоса, арабскими числами. Досчитывал до ста и начинал с начала. Считал свои шаги. Считал и начинал сначала. От удивления я остановился и зашел в кусты. Пописал, потом меня вырвало, я обтерся.

 

Проснулся в кровати.

Проснулся первым. Атмосфера тихая, все спят. По моему лицу ползет муха. Лицо содрогается от мушиных лапок. Надувая щеки и шевеля носом, согнать ее не удалось. Вдруг стало ползать много мух, я открыл глаза: по моему лицу елозил пучок светлых волос.

Я аккуратно отвернулся. Лида потянулась и села на кровать.

- Лида

- аааа…

- Слушай, мне мухи снились.

- ?!

- Ну, снились мухи, а это твои волосы.

- Правда! Ты уверен! Молодец! Мо. Ло. Дец.

Я надулся и замолчал.

 

Лида не была равнодушной, просто сегодня рабочий день, надо вставать, всякие важные трудные вещи делать. Лениво, и, конечно, ничего она делать не будет. Полдня проваляется в кровати, полдня походит по общаге, по всяким ее старожилам, кем она была и сама.

- Лука, ты почему вчера ко мне пришел?

- Что… – заморгал я.

 

Лида решила, что утро пришло. Утром она всегда напоминала довольную кошечку, и в ней просыпались звериные повадки. Она последовательно охраняла свою личную территорию, утром это была кровать, душ, прошедший вечер и ночь.

- Лука, ты почему вчера ко мне пришел?

- Здесь я провел лучшие две недели за последние полгода, и ты вчера сама меня привела. Я подсел к ней, и стал разминать ее плечи.

- Мне ты пьяный не нужен, не пей… не… пей…

- А где крем? Я глазами искал ментоловую мазь.

- Массажный кончился, возьми детский.

Из косметического ералаша, раскинувшегося на подоконнике, я выудил детский крем для ног. Массажу меня научила Лида. В принципе, если бы я на лету не схватывал, что ей нужно, она ни секунды не потерпела бы меня на своей территории.

 

- Мне нравится, у тебя солнца нет, такой полумрак сексуальный, – Окна в Лидиной комнате закрывал кусок парашюта, и она действительно была пропитана бледным полумраком. Здорово смотрелись в нем голые тела, особенно если был контраст загара и белой кожи на месте трусов и бюстгальтеров.

 

... У меня солнышко с утра и до ночи, окна с юга.

 

... Утром просыпаюсь, кишечник в животе кипит, сразу в холодный душ.

 

... .. Летом горячей воды все равно нет.

 

Говорил я тихо, стараясь не испортить утро. Лида уже легла на живот, и я выдавливал на нее маленькие беленькие колбаски крема: по одной на шею, ключицы, лопатки, копчик и ягодицы.

 

- А вчера холодную воду терпел, пока я тебя мыла, брила. Только тихо гундел, теленок.

-Да? Я не ругался? А что я сказал?

- Ты предупреждал, что пьяный всех посылаешь. Я боялась, пока тебя мыла, брила, ногти стригла.

- Ногти?! – ногти были сострижены.

- Ногти стригла, боялась, что матом скажешь. Ты же знаешь, я этого не люблю. Но ничего, говорил только «не хочу, не хочу» и гундел как теленок.

Я был занят – разминал ей позвоночник, плечи.

- Тут пожестче, жестче.

- Хорошо! Щипком закручивая телеса, я двигался от лопаток к пояснице, потом резко отпустил и провел кончиками пальцев по плечам и хребту

- Еще! сделай так еще…

- Хорошо. Кончиками ногтей я провел по шее и плечам. Помял руки. Помял ноги.

- Проведи пальчиками по ляжкам одновременно…

- Хорошо.

- От коленей к талии быстрее, тверже.

- Да, да.

- И тут …

Потом я устал и лег на кровать: - Все.

- Устал? Устал ради меня!

- Ум-му.

 

Лиде не нравилось мое трогательное отношение к сексу. Я не мог ей сказать: - Давай трахаться! Я приходил вечером, прежде чем мы раздевались, она часа полтора говорила про свои психоаналитические изыскания: или про меня, или расспрашивала меня обо мне. Утром проще, так как одеваться, а потом раздеваться для секса глупо. Но и утром все проходило по обоюдному умолчанию.

 

Сейчас она провела по мне рукой. Одеяло сползло на пол: - Это что? У тебя эрекция и она пропадает впустую? – это любовные слова, – люблю я тебя здесь… – она нежно провела рукой по утренней эрекции – и здесь, – она потрогала мое лицо, – особенно когда короткие волосы. А все остальное так себе, грудь тощая.

Я замер.

- Ладно. Заслужил.

Схема согласована.

Отдыхаем на боку, ноги и руки с силой оплетают друг друга. Я задерживаюсь в глубине. Смазки и влаги мало, но головка члена такая чувствительная. Лида мотала попой и как-то обхватывала мой детородный орган.

Я отстранял свой оргазм. Об этом и думал, так учила и любимая Лидина книжка.

Потом Лида встала на колени, блаженно положив голову на подушку, я встал на колени, пристроился и смотрел в окно.

Под нами отчаянно скрипела кровать, я не волновался, какой-то Лидин мужик сколотил ее на славу.

Ком оргазма подкатил к мошонке, я остановился и, чтобы успокоиться, стал кусать ее плечи, шею… Чуть поостыв, я лег на спину, закрыл глаза. Лида все сделала сама, все что хотела. Когда она подустала, я схватил ее попу, резко проработал, довел себя до оргазма и кончил на одеяло.

Лида легла как-то на меня.

- Дай нашу тряпочку.

- Возьми.

- Почему после тебя из меня так течет. Ты в меня не кончал?

- Нет.

Лида подтерлась.

- Знаешь.

- Что?

- Я буду тебя мясом кормить, ты столько тратишься.

- Потом, сегодня я на Соловки свалю. Потом. Я сейчас…

 

За стенкой мучился рукоблуд, он слушал нас через электрическую розетку в стене. Он давно мог кончить, но все оттягивал удовольствие. Наши базары вывели его из равновесия. Он попытался кончить, но не смог. В бешенстве застегнув ширинку, он вскочил с железной кровати и убежал, хлопнув дверью.

- Достал меня этот онанист! – проворчала Лида.

Онанист злился в лифте, ковырял ламинированные стены дверными ключами и пукал. В магазине он купит 1%-ный кефир и по старой дорожке пойдет в лес.

 

Пока женщина готовила селедку, я пошел в сортир. С собой я взял листочек и ручку, порадую Лиду анализом этого. В этом блоке раковина висит рядом с унитазом. Я сел на горшок и одним махом листочек для Лиды покрылся строчками. Все, что я написал, я забыл сразу. От вдохновения я покрылся мурашками. Когда вдохновение отлегло, я заскучал. От скуки я читаю написанное на тюбиках, стоящих на раковинной полочке.

B. R. Веснаâ. Моющее средство. Капляâ. Для посуды. Грейпфрут. Удаляет жир. Достаточно капли.

И на другой стороне желтого флакона с зеленым колпачком.

Веснаâ. Произведено в России. ЗАО Косметическая фирма “Весна плюс”. Продукция реализуется ОАО “Торговый дом Весна”. Россия. 443036 г. Самара, ул. Неверова 33. Тел. (8462) 70-48-31. Факс: (8462) 70-48-30.

Активная формула средства для мытья посуды “Капля” с запахом грейпфрута обладает хорошими моющими способностями. Специально разработанная система удаления жира позволяет легко отмывать посуду даже в холодной воде.

Моющее средство легко смывается водой, не оставляя разводов на посуде, обладает приятным запахом грейпфрута.

“Капля” не раздражает кожу рук.

Применение:

- Использовать для мытья любой посуды: фарфора, фаянса, стекла, хрусталя и. т. д.

- Небольшое количество средства нанесите на губку, нанесите на губку, намыльте посуду и ополосните под струей воды;

- Посуду можно мыть в растворе “Капли”: 1 чайная ложка на 5 литров воды.

Состав: вода, лаурет сульфат натрия, ДЭА кокамид, лимонная кислота, хлорид натрия, краситель, консервант, отдушка.

Беречь от детей! Избегать попадания в глаза. Хранить при температуре не ниже минус 20⁰ С.

Продукт произведен по технологии фирмы “Bran+Luebe”, Германия.

500. ТУ 2383-035-00336496-01

Гост Р 51 696-2000

Срок годности 18 месяцев.

 

Туалетной бумагой я вытер попу и нажал ручку смыва. В унитазе зажурчала вода. Я взял другой тюбик и решил еще посидеть здесь.

Против Кариеса.

Сохраняет белизну зубов.

100г.

Новый Жемчугâ Сода Бикарбонат.

А вот другая сторона.

Новый Жемчугâ Сода Бикарбонат.

Зубная паста с фтором и содой.

Новый Жемчуг Сода Бикарбонат – зубная паста с фтором и пищевой содой. Эффективно и бережно очищает зубы от остатков пищи и мягких зубных отложений. Сохраняет естественную белизну зубов натуральным полирующим и чистящим свойствам соды.

Сочетание в составе пасты пищевой соды и монофосфата натрия способствует нейтрализации вредного воздействия кислот в полости рта и восстановлению кислотно-щелочного баланса, а также активной защите зубов от кариеса.

Отличается повышенным пенообразованием и освежающим мятным вкусом.

Рекомендуется к применению взрослыми и детьми старше 6 лет.

Активный компонент:

Натрия монофторфосфат 0.76 %

Состав: Вода, глицерин, кремния двуокись, натрий двууглекислый, П.Э.Г., натрия лаурит сульфат, натрий углекислый, загуститель, натрия монофторфосфат, ароматическая добавка, титана двуокись, консервант, натрия сахарин.

ЗАО “Невская косметика”

Россия, 193029, Санкт-Петербург, пр. Обуховской обороны, 80. тел/факс (812) 567-38-29.

Гост 7983-99

100г. N.C. PCT. AE46.

Срок годности 2 года. (Дату изготовления и № партии см. на упаковке.)

 

- Лида, я вспомнил!

- Что вспомнил? – Лида пришла из комнаты и посмотрела, как я сижу на унитазе.

- Вчера! Что было вчера! Ко мне подошла одна бабища и сказала, что я медленно живу. Представляешь! Я. Я! Медленно живу. Мои мысли, чувства медленны, я теряю время с этой жизнью. Вот ты… Ты как живешь?

- Опять мой мальчик приходил, все сидел в углу, чай пил. Лука, мне кажется, я его обманываю, когда мы спим.

- Ты спишь только со мной? – мой голос утих.

- Лука, мне двадцать семь.

- Когда я тебя ебу, себя я не обманываю, тебя тоже, а мальчик тут вообще ни причем. Почему ты его не изнасилуешь! Сидит тут. Уже четыре недели…

- Его внутренние взгляды, они необычные. Он та-ак говорит: внутренний мир, природа… Хотя ждет: вот я его на кровать положу. И выебу.

«И выебу» Лида сказала цинично, мне не понравилось.

- Не люблю я этого. Я на высохшую попу одел трусы и вышел из туалета.

- Что?

- Когда понтуются глубиной своей души, – я зашел в Лидину комнату. Лида не слышала шума воды из-под крана и сделала вывод; руки после горшка я не мыл.

- Иди руки с мылом мой, полотенце здесь.

- Сука! – обругал я воздух и вернулся в сортир.

 

Открыл воду, намылил руки, сполоснул их. На стене висело бритвенное зеркало с отколотой стороной. В нем был я, я посмотрел на себя. Сколько времени я потерял? Когда я последний раз видел себя? Пора ускоряться! И я ускорился.

 

За секунду я одел шорты и сандалии. За две съел селедку, чай, поговорил, нашел рюкзак и пошел к выходу:

- Лида!

- Ааа.

- Я вернусь через пару минут. А это тебе, анализируй, – я вручил ей листочек с анализом этого.

- Хорошо, только рюкзак дома оставь.

 

Я вышел, она читала это:

 

При нашем знакомстве она оказалась старше и опытней меня, и еще знала она больше, чем умела. В ее библиотеке были специальные книжки. По одной такой книжонке в начале отношений она три дня не допускала меня до своей писи, лапать мог, а лазать нет. Учился массажу, блин...

Все равно я стеснялся предложить поебаться, она язвила на эту тему, если хотела задеть во мне психику. Конечно, я заходил к ней для души. Долгая праздность и безденежье в окружении умных говорливых мальчиков и циничных подруг сделали из нее то мягкое и нежное, к чему с удовольствием жмешься, засыпая.

 

На грузовом лифте я спустился на этаж администрации. Нужная дверь была обтянута бордовым мягким дерматином, на ней висела медная табличка с вырезанными буквами.

Я постучался, звуков мягкая поверхность не производила, только вспотела. Я вошел без стука. Меня встретил солидный белобрысый человек лет сорока трех. Он сидел за столом и смотрел прямо.

- Принес объяснительную?

- А надо?

- Да!!! Пиши!!!

Я взял осьмушку писчей бумаги и быстро написал бумажку:

Объяснительная:

Проснулся ночью по причине гвоздей в костях. За жопу

никого не трогал, белые волосы в черный цвет не красил.

Солидный белобрысый человек быстро прочитал бумажку:

- А кто окна джемом мазал?

- Первый раз это от Вас слышу.

- Все! Свободен.

Я пошел к себе домой.

 

Боже, как давно не был у себя дома, в любимой комнате этой общаги. Дома проверил все водопроводные краны и еще туже затянул вентили. Рамы были в порядке, уже позавчера забил их гвоздями. Из встроенного шкафа достал баллончик с дихлофосом и опрыскал всю комнату, особо тщательно за обоями около батарей, насекомые любят там размножаться. Потом достал другой такой же баллончик и перетянул его жгутом, таким образом, чтобы он сам работал, не переставая. Оставив его посередине комнаты, я быстро вышел, задраив за собой двери. В коридорчике я погасил свет и открыл дверь, ведущую в общий коридор.

 

- Лука, подожди, – ко мне подошла Лида.

- Что?

- Лука, верни мне аудиокассету и книгу и забери свои документы, они у меня в комнате.

К ее вещам я давно относился как к своим, свои вещи отдавать не хотелось, очень не хотелось: - Лида, тебе срочно?

- Да! Давай быстрее!

- Лидочка, это хорошая книга. А она тебе зачем?

- Лука, это подарки. Я вижу, ты уезжаешь, я не знаю, вернешься ты ко мне, или нет. Верни все мои вещи сейчас.

Моя душа размякла, я отдал ее вещи. Она нежно положила свои руки на меня, ее нежность вызвала у меня отвращение.

- Пойдем, Лида. Я спешу.

 

Наши комнаты располагались на одном этаже. Эта близость комнат меня и спасла. Лида меня с моими документами вроде бы искать поленилась. Ей идти по грязным ступеням... Ей легче вечером, когда я с вокзала, вернувшись к ней, плакался бы насчет паспорта и об ушедшем без меня поезде. Наивно улыбаясь, сказать: - Так вот же он! Тут лежит! А я думала, он тебе там не нужен.

Ну ладно, сейчас мне повезло: получая от нее документы, я не захотел к ней заходить и ждал в коридоре, Лида говорила: - Я твою одежду стирала и выложила их. Твой паспорт был завернут в билет, и я не поняла, что это такое. А сейчас развернула, и ты дверью хлопнул. Я правильно сделала, что отдала их?

Во мне росло отвращение, я уходил от нее.

- Конечно, Лида, спасибо за одежду, она чиста. Прощаться…

- Знаю, не любишь.

Я повернулся и пошел к лифту, Лида вернулась в комнату и легла на кровать.

 

В августе общежитие мне приелось. Друзья разъехались, все остальное состарилось и опротивело. Последнюю неделю я общался с аспирантами физфака и матмеха. Их компания была старше меня. Они ночами, на улице, в детском городке играли в гитару и пели Аквариум и Зоопарк. А я потягивал лимонад, качаясь на качелях, – выходя из алкогольного кошмара, в который превратилась моя летняя практика. Перед экспедицией я съездил на сутки домой, и теперь шел грузить машину экспедиционным оборудованием. Наша перевалочная база находилась в общежитии геофака в комнате сотрудницы кафедры грунтоведенья и инженерной геологии, к двери которой я подошел и уже постучался.

Меня сейчас пристыдят, на некоторое время я пропал из их поля зрения и пропустил сборы. Сборы, полагаю, самое важное. Я ехал в экспедицию первый раз, и в этом вопросе был желторотым, и во мне еще пыл нерастраченной энергии и бесшабашности.

 

- Заходи, Лука, пора решить проблему с чаем.

В испуге я зашел. По той же причине, по которой меня взяли рабочим в эту экспедицию, не было способных к работе мужчин, продукты закупал я. Заработал я на продуктах процентов десять от общей суммы. Чеков у меня не просили, поймать не могли. Но я все равно испугался, что тут скажешь…: - Чай?!

- Да, чай, – сотрудница встала в экспрессивную позу и заметно заморгала глазами, – тут десять пачек, в прошлый раз еле хватило двенадцать. Надо что-то делать!

- Делать что?

На середине комнаты лежала куча неупакованного скарба.

- С чаем надо что-то делать! С чаем!

- Купим там, – я положил рюкзак на пол и подошел к куче, – не в пустыню же едем.

- Понятно, а что будем делать с соевым маслом?

Я начал упаковку, связку и стыковку скарба.

- А что с ним? – говорил я между делом.

- Моего дядю от него тошнит. Он его как понюхает, так нос воротит. Я…

- Ты пакуй его! Пакуй!

- Считаешь, нужно взять? Хорошо…

- Пакуй! Пакуй!

Все имущество, а это в основном посуда, еда и инструменты, уместилось в восемь тяжелых коробок. Мы все сделали и замерли, в комнате стало тихо. В тишине стало слышно, как кто-то работал. Рабочие сбивали отбойными молотками старый асфальт, шуршали шины, кто-то гремел железяками. Я подошел к окну. На улице по газону ехал велосипед. Сворачивая на тротуар, велосипедист неудачно упал: сломал спицы, руки и левую ногу…

 

- Где наша машина? – тихо, не зля сотрудницу, спросил я. Увиденное произвело на меня трагическое впечатление, человека было жалко. Он ободрался об асфальт, все вокруг большое, твердое и шершавое… То, что говорила Галя, я вспомнил имя сотрудницы, не распознал. Лишь по интонации было понятно: с машиной проблемы. Отойдя от окна, я посмотрел на Галю. Надо было понять, в чем дело.

… - Эльвира перепутала числа и договорилась на завтра. Сейчас ищет другую машину, обзванивает друзей. Друзей у нее много.

Значит, моего руководителя зовут Эльвира. Ее я видел один раз и лица не запомнил, помню, что бабка.

- А что Эльвира сказала насчет меня?

- Спросила, почему берем тебя, а не Серегу.

- И что?

- Не знаем.

- Не знаете?! Как так! Ну вы даете!

Напрягать мозги становилось все труднее, пора заканчивать с погрузкой.

- Я машину ждать не буду, сами все погрузите. Я сейчас поеду в Питер, и там встретимся на Московском вокзале – я достал билет – поезд в восемнадцать двадцать. О’Кей?

- Да, да это правильно. Чего тут, пять коробок. Погрузим сами. Тем более, с нами едет муж Эльвиры.

... а-а-а-а-а-а, еду на море со старперами, а-а-а…

- До встречи.

- Лука, еще с тележкой!

- Какой тележкой?

- Эльвира сказала не брать тележку, так как там причалы разбиты в Кеми. Но я решила все равно взять, мы обратно много образцов везем. Так что? Берем тележку?

- Берем, берем. Конечно, с тележкой легче будет. УУУУУУУУУУУУУУУ

- Иди, иди.

- Пока.

 

На улице велосипедиста осторожно грузили в скорую помощь. Не оборачиваясь, я пошел к электричке.

Расписание поездов у железнодорожной станции перечеркнуто. А записка на кассе говорила о том, что электричка на Питер будет через полтора часа.

Между железной дорогой и Финским заливом раскинулся парк Сергеевка. В этот парк я и пошел, надо убить время. Свой маршрут наметил сразу, по дорожкам до столовой БиНИИ, Биологический научно-исследовательский институт помещался в усадьбе князей Лихтенбергских, парк был их идеей. В столовке откушать и вернуться к самой электричке.

 

Щебет птичек, свежая тень, листья, трава, черничник. Люблю природу, жизнь... Пусть я пью водку и часто в депресняке, но это помогает чувствовать жизнь... ... Да, мы пьем водку и ругаемся, это помогает чувствовать жизнь. В детстве на слово «жизнь» у меня в сознании была картинка, мысленный мультфильм – блестящие, прекрасное, драгоценное,– мое детское понимание жизни. Я биолог, изучаю жизнь. Жизнь.

 

Шорох... Рядом с тропинкой незнакомый шорох.

Шорох, где он?

Я пристально посмотрел под ноги.

Рядом с дорожкой пролегла гигантская муравьиная дорога. Тьма муравьев бегала по ней взад-вперед и шелестела сухими листьями берез.

Вот суки! Догадались! Бегать по обочине. Не топчет их. Твари беззащитные, но умные! Молодцы!

У меня поднялось настроение, под впечатлением этого дошел до столовой и сел там есть. Попутно понял, почему муравьиная дорога легла рядом с дорожкой.

Муравей бежит, торопится за хвоинкой гнилой, а в голове феромоны. И он бежит на их запах, потому что феромоны – это запах других муравьев. Куда все, туда и он, кто в сторону – раздавят, мертвый муравей феромонами не пахнет, к нему никто и не бежит. А если и прибегут случайно, то мертвого съедят и убегут. Мертвые муравьи – питательная еда для других муравьев. Лучшие феромоны у муравьиной царицы, для других муравьев это тормоз, тормоз развития вторичных половых признаков. Они все подростки, кто тут в лесу бегает: подростки девочки, девочками и умрут, дольше всех царица живет, она всему муравейнику и мать и воспитатель, ее кормят рабочие муравьи – она их рожает. Мир построен на феромонах....

 

Мысли об этом вспучили мою голову, и, естественно, я купил гороховый суп с пирожками из картошки.

Столовая БиНИИ уютная, на стене висят детские рисунки. Из всех я выбрал три, которые запомнил: “Новогодний КАМАЗ с морковкой”, “Новогодний КАМАЗ с картошкой”, “Злая туча” – художник Алеша 6 лет. Рисунки старые, краями выцвели, но “Новогодний КАМАЗ с морковкой” – шедевр.

Люблю суп с пирожками, они сытные, жирный бульон мне придал силы. Поел до урчания кишок, урчание – это разговор со своим животом. Живот надо лелеять и иногда слушать, чего ему надо.

Поел, пора в путь.

 

С поклажей за плечами, я вышел на крыльцо столовой и посмотрел на Солнце. За полчаса до электрички я посмотрел на Солнце, на мгновение ослеп и в следующую секунду направился на платформу. Мой взгляд блуждал между деревьями, выискивая что-то, натыкаясь на повороты дорожек, гнилые сыроежки и черничник. Жирный суп отрезвил меня, видимо, моя печень уже сломалась, если только через восемнадцать часов после пьянства я заметил, что я протрезвел. Воздух теплый и золотистый от солнца. На душе спокойно и уютно, я счастливый человек, по крайней мере, пока не вернусь с Соловков сюда.

С какой-то кочки содрал веточки черничника с ягодами, положил их в полиэтиленовый мешок.

На станции купил льготный билет и уже слышал, как от Ораниенбаума едет поезд.

 

На платформе стояли два волосатых придурка, в берцах и с деревянным оружием в руках. Огромным топором и палкой. Напротив них, на другой платформе пьют пиво деревенские ребята и девчата. Они смеются над волосатыми и показывают на них пальцами. Вот показалась электричка, волосатый, который несет топор поднял его над головой и зарычал:

- Ты завтра сдохнешь, а я буду жить вечно!!!

Деревенские притихли.

- Ты понял! Все еще держа топор, рычал волосатый, – ты завтра сдохнешь, а я буду жить вечно!!!

В этот момент электричка скрыла нас от деревенских, из нее вышли люди. Я сел в другой от придурков вагон. Мне досталось лучшее сидячее место, поэтому решил писать письмо. Но в Петергофе садилось много старух, зная, что они все хотят мое место, до вокзала я срочно уснул.

 

Проснулся.

 

К Балтийскому вокзалу народу доехало немного, в метро толкают мало, меня разбудили только на четверть, хотя этого хватило, чтобы доехать до Московского вокзала. В пути я увернулся от карманников, на выходе стряхнул с ноги насекомое. Насекомое не глядя раздавили идущие следом.

Здесь подожду поезда, я звонил Лесе, может, она мой друг?

 

Дверь открыл мужчина с блестящими седыми волосами в абсолютно чистой одежде.

- Ты кто?

- Леся дома?

- Дома.

- Позовите, я подожду.

Мужчина плавно исчез в недрах квартиры. Его волосы блестели в свете чудесной люстры. С утра с ним творится что-то неладное. Вышла Леся.

- Леся, хорошо, что ты дома. Леся, мне нужна помощь. Леся, у меня поезд через три часа. Тут рюкзак, я выдохся. Мне нужна ванная...

- Что? Зайди для начала.

Действительно, был сквозняк. Я зашел и положил рюкзак в прихожей на тумбочку.

- Кстати. Привет!

- ..., привет. Проходи дальше. Сними только туфли и надень эти тапки.

Она приветлива и добродушна, мне стало комфортно.

В Лесиной комнате на полу стояла бадья с водой. Снял рубашку и кинул ее в воду. От потного сала рубашка не смачивалась в воде. Потом сел на корточки и погрузил ее в воду, вся рубашка покрылась серебряными пузырьками воздуха.

- Смотри, я достал рубашку, руки мокрые, рубашка сухая.

-Достало меня все это. Мойся.

 

Леся напоминала сонную корову, шевелилась медленно, как и мужчина с блестящими седыми волосами в абсолютно чистой одежде. Тот в рассеянности достал из шкафа книгу, открыл на 38 странице. Прочитал 567 слов, услышал журчание воды в душе и растерялся. Потерся около двери душевой, послушал, что я напеваю во время мытья. Отошел на кухню, пока Леся заносила полотенце, Леся вышла, вытерла мыльную пену с губ. Отец схватил собаку и повел ее выгуливать, с утра с ним творилось что-то неладное. Во дворе стояла сломанная грузовая машина, шофер залез к ней под капот и возился там. Отец смотрел на его грязные джинсы, он стоял на любимом месте его собаки, на этом месте собака всегда подымала лапу и мочилась на гранитный столбик. Сейчас это собака не делала, она была больна, отец потащил ее дальше на бульвар, где гуляли все собаки.

 

Я не принимаю наркотики. Вся жизнь летит без крыльев. Темный лес замелькает за окошком поезда, я вздрагиваю, когда среди темных елей и сосен вспыхивают пятна берез или болотной травы. Всегда видно ржавые провода, они тянутся вдоль и поперек дорог, рассекая леса просеками, а поля островками бурьяна. Жалко миллионы тонн металла, болтающиеся между столбами. Люди поддерживают в порядке все это хозяйство. Рубят просеки, обкашивают бурьян, хотя бурьян косят плохо – бурьян растет, получают зарплату большую, чем моя стипендия, тратят ее. Вдовы спорят с работниками кладбищ, вдовцы тут же пьют, по бокам кладбищ столбы, столбы... Ржавчина. Скоро все это выкинут на свалку, будущее уже давно идет: оптическое волокно, стандарты сотовой связи. Будущего без университетского образования не будет, оптическое волокно, стандарты сотовой связи, моя зарплата больше моей стипендии.

 

Холодно, шевелюсь, снова регулирую душ.

 

Столбы, столбы, думать так не всякий может, Леся может гордиться мной. Я не принимаю наркотики. Вся жизнь летит без крыльев. Темный лес замелькает... Я не принимаю наркотики... Как все запомнить, как? Столько людей, разговоров везде, шикарных людей, шикарных разговоров, как все запомнить. Все запомнить как? Как, если в голове шум.

 

В дверь постучали.

- Да!

- Ты когда? Леся говорит, уткнувшись в дверь с той стороны, видимо, краска на двери потеет от ее дыхания. Хочет знать, когда я закончу мыться.

Я понюхал подмышки – они пахли потом. Пока я плескался, они опять вспотели, надо мыться еще раз.

- Я скоро, еще чуть-чуть.

Я лег обратно в ванную и закрыл глаза. Второй раз мыться лень, поезд и ночь на вокзале в Кеми чистого места на мне не оставят. Помоюсь на Соловках в гостинице.

Холодно, шевелюсь, снова регулирую душ.

Весь день мечтал о свежести, но сейчас, когда свежести можно реально достичь холодным душем, медленно варюсь в ванной, получая огромное удовольствие. Столько везде людей, разговоров шикарных, в голове шумит, все это тяжело. Как приятно хотеть трахаться, пока глаза закрыты – столько вариантов, как не хочется, когда глаза открыты. Ехать, ехать...

 

Стук. Стук, стук в дверь.

Открыл глаза.

- Никита, хватит.

Леся, наверное, волнуется. Она может посчитать меня ненормальным, а вдруг мне из-за этого в дальнейшем от Леси ничего не достанется. Меня что-то с ужасом толкает внутри...

Я вскакиваю из ванной, в глазах потемнело. Закрыл душ, вынул пробку. Вода из ванной полилась в канализацию.

По ванной комнате летал пар, с потолка капали капли. Я вытер испарину с зеркала, оно почти сразу запотело по новой, я заметил только, что лицо у меня красное. Одежда, брошенная на пол, лежала в маленькой луже. Она намокла, намокли местные тапки, от них грязные струи втекали в лужицу.

- Я войду?

- Не надо пока. У меня интим.

Пока Леся смеется, быстро тяжелым махровым полотенцем вытер с пола много воды. Кафель засверкал, полотенце положил как было. Одежду повесил на батарею, на 100% она высохнет. Мои рваные носки от сырости запахли, под ванной был тазик, я кинул их туда.

- Открыто!

Она вошла: - Было открыто?

- Да. А что такого?

- Да так.

Она отдернула полиэтиленовую занавеску и открыла меня: -Ты не сварился?

- Да... из крана с горячей водой льется горячая вода, почти кипяток, но из крана с холодной водой льется холодная вода. Если открыть одновременно оба крана, то кипяток смешается с холодной и превратится в теплую воду. В теплой воде свариться невозможно.

В пар, который был вокруг меня, ворвался холодный воздух. Я посинел, покрылся мурашками и высох.

Она смотрит на меня, ее глаза ничего не говорят. Я облажался со своей шуткой.

- Когда ты сел в ванную, ты включил горячую воду. Верно?

- ?! Что с ней? Леся? Почему мне так везет на дур...

- Вода согрелась до теплой?

- Ну да.

- Переключил воду с крана на душ, и по мере согревания воды, добавлял холодную.

Ее глаза были обычными. Вокруг зрачка волнистые карие волны. Тонкие красные ниточки гемоглобина.

- Солнце мое, проводи меня до поезда. Мне хорошо с тобой.

- Ну...

Она была в шелковом халате, шелк подчеркивал ее живость, податливость, все, что я о ней знал.

- Не стоит.

- Но, ты! Ты надела халат для меня!

- Если все будет так же долго, как ты мылся. Ты опоздаешь.

- Сколько я мылся?

- Час сорок.

- Час сорок! Черт, черт. Если опоздаю на поезд, меня не простят.

 

Я с тоской посмотрел на ее прохладные телеса, на которые она пошла натягивать шорты. Ее походка была от бедра, и она виляла попой. Помял головку стоячего члена, почувствовал себя рукоблудом, и пошел в ванную одевать высохшую на батарее одежду.

Она – женщина, полна жизни. Яркой, ясной жизни. Как ярко она движется в поисках тюбиков. Как ясно накладывает косметику. Улыбается мне в зеркало и вертит попкой. Да я за секунду накинул рубашку с шортами, она не спешит, она ярко вертит попкой. Через шорты помял головку стоячего члена, она отозвалась. Я стал тыкаться вздыбленными шортами Лесе в обтягивающие трусики.

Пошли все эти поезда на хрен.

Внимательно за ее вещами и квартирой.

Она резко схватила меня ногами, я упал на руки. Она уже ввела мой член в себя, сильные движения, сильное сжатие нас, и через 15 секунд я кончил во внутрь нее.

- В тебе моя сперма.

- Во мне?

- Да в тебе, я не сдержался. Хотел, но не смог...

- Ты не должен сдерживаться и хотеть не должен. И почему?

- В тебе моя сперма.

- И почему?

- Солнце мое, проводи меня до поезда. Мне хорошо с тобой. Если опоздаю на поезд, меня не простят.

 

Время еще было. Но ее квартира навела на меня тоску. Достаточно того, что в этой квартире не на чем остановить взгляд. Над дверями арки, двери со вставленными цветными стеклами, телевизор с большим плоским экраном. Телевизор с большим плоским экраном давил на психику своей ценой, своим цветом. Мебель естественных пород древесины, люстры с матовыми плафонами, пластиковые стеклопакеты, пластиковая лепка заглаживает углы на потолках. Ковры, матрасы на кроватях...

-Кто этот моряк?

На фотографии в рамке со стены на меня смотрел гладковыбритый подводник.

- Мой папа. Он ходил на подводных лодках. Здесь он на севере, капитан второго ранга. Белые глыбы – это льдины.

 

Леся шевелилась на полу. Я поднял ее и положил на кровать. Быстро собрал с пола измятые вещи. Леся молча наблюдала, как я составил стеклянные кувшинчики на комоде, как собрал складной столик и комкал на нем в стопку газеты.

Я поймал ее взгляд, ленивая нега перешла ко мне, я лег к ней:

- Солнце мое, только проводи меня до поезда. Мне хорошо с тобой, но если я опоздаю на поезд, меня не простят. На меня надеются. Тебе хорошо со мной?

Одним воздухом Леся выдохнула:

- Да.

Повеял ветерок. Я замер, потом поднялся.

 

Леся что-то изучала на кровати. Я бродил по комнате, шлепая голыми ступнями. В шкафу со стеклянными дверцами стояли книги. Книги в основном скучные, не для молодых. Другие шкафы были заперты на ключ. Хлопнула дверь в парадной, шаги подошли к соседней квартире, забрякали ключами. Эта возня встрепенула меня, по спине пробежал холодок. Я боялся, что кто-то нарушит наше уединение, стеснялся чего-то. Пора бежать из этой ленивой квартиры. На улице свободней, там мне никто не войдет, не помешает. Пора бежать из этой ленивой квартиры, пора шевелить Лесю. Хлопнула дверь в парадной, я вздрогнул...

- Все, Леся, пойдем, пойдем. Дай мне носки, а то я босиком.

- Носки?

- Ну да.

Я так лег с ней и создал такую атмосферу, что Леся сейчас даст мне носки. Конечно, даст. Я бы дал.

- Ты атакуешь мои носки? Ты атаковал мою ванную, ты атаковал квартиру, ты...

- Я мылся твоим скрабом для тела.

- Ты атаковал мой скраб. Ты атакуешь вещи. Тебе не стыдно?

- Жизнь такая.

 

Пока я не задумываюсь о своем возрасте, мне всегда все равно.

 

Я натянул ее носки. Она взяла сумочку. В прихожей я начистил ботинки. На кухне стояли чашки с остывшим чаем.

- Почему мы не пили чай?

- Не знаю.

 

Отодвинул задвижку, вышел на лестничную площадку. Леся вышла следом и захлопнула дверь. Мы взялись за руки и пошли на улицу. Я читал, что писали на стенах, пол в парадной был выложен цветной плиткой, лестницу поддерживали кариатиды.

 

- А квартирка у тебя ленивая. А!

- Почему?

- Не знаю почему. Но мне понравилось.

 

“Говно вышло погулять и подышать свежим воздухом” – может, это она на входной двери написала?

- Что с тобой? Ты так счастливо улыбаешься.

- Просто, Леся, мне хорошо с тобой. Точно ее творение...

- Правда, Никита?

- Не называй меня Никита. Никита – кличка с ударением на последний слог. Меня зовут Лука.

- Ты сам назвался Никитой.

- Сейчас все поменялось.

- Что?

- Мне хорошо. Это и поменялось.

- Лука, стой.

Она остановила нас на улице.

- Лука, ты. Ты мне не нужен.

- Ну и что.

- Лука, ты мне не нужен. Ни для чего, понимаешь. Не нужен.

- Глупая, ты мне нужна не для того, про что думаешь. Я с тобой сам взрослею. И становлюсь более конкурентоспособным в такой жизни. Больше умнею. И это приятно. Ты мне много помогаешь для этого.

 

Мы снова пошли в направлении Московского вокзала. Леся молчала.

- А как?

- Вот так. Я показал вибрирующий жест. И так: ты мне не нужен! Не нужен! Тьфу. Ты черт. Глупая.

 

Мы хорошо дошли до магазина, она вошла вовнутрь, я остался ждать.

- Мама, а что ты больше боишься, водку или ужасы? – спросил ребенок у молодой женщины, когда они вышли из магазина. Я запомнил этот диалог.

 

Леся купила капитанский джин и пакет томатного сока. Я понял, что отказываться не буду, при мысли о вкусе джина поморщился.

- Тебе не нравится? – Леся навязала участие ко мне.

- Не важно.

- Лука, может, другое купить? Я хочу проводить тебя.

- Нет, Леся. Просто пока все хорошо, мне радостно.

Балдея, я сопровождался девушкой, с остановками на петтинг. Как всегда, вечерело, и как везде, солнышко уходило за горизонт. Люди не сливались как днем в кисель, а разобрались на макаронины, приправленные прическами и телефонами. Я размягчился до костей.

 

- Откуда ты в принципе взялся? – бодренько трындела девушка.

- Еду.

- Куда?

- На Соловецкие острова.

- Это уже где-то было.

- Блин! Природа там, воздух. Я там…

- Это далеко?

- Как до космоса.

 

Мы шли по тротуару. Стояли пыльные темные тополя. В двух шагах от нас взлетел голубь, он пролетел наискосок, подлетел к бордовому зданию и уселся на лепнину.

Ходили люди, одетые в джинсу с нарисованными потертостями, на их одежде аккуратно были нашиты или вшиты куски замши, бахромы. Из рок-магазина вышли альтернативщики, они там купили банданы и рокерскую атрибутику. Атрибутика еще не затерлась и смотрится смешно в своей фабричной новизне. У всех на лбу солнцезащитные очки, классические, коричневые, голубые и желто-красные.

Я очки не купил, интересно, в экспедиции они мне понадобятся...

 

- Почему ты молчишь?

- Мне хорошо­­­­­­­­­­­­­­­­.

- Смотри, Солнце дорожки из облаков вытащило. Смотри, дорожки как в сказке…

Солнце заслонила тучка, прорехи тучки пробивали сильные лучи, по этим лучам Леся шла в сказку.

- Солнце зовет нас в сказку! Как малышей, – Леся весело скакала, – малыши, ну что ты молчишь. Не молчи! Не молчи.

- Я хотел сказать, что сегодня обратил внимание на голубей, это не сказка. Ты лучше. И солнце лучше. Твое лицо светится, я не хочу никуда ехать.

На ее лицо спадали локоны, и свет лица заставлял их блестеть. Стыдно говорить глупости.

- Солнце ждет нас!!! – кричала она. На нее смотрели все, они издевались. Я боялся ее защитить, я стеснялся ее. Ее веселье защищало меня, ее деньги провожали меня на поезд. Я злился.

Мы обходили важных голубей.

Присели около Пушкина на Пушкинской.

- Кому памятник? Не смотри! Не смотри! Помнишь вчера? У меня и те стаканчики остались…

- Да?!

Я наполнил стаканчики джином, выпил, запил соком. Леся тоже выпила и запила.

- Почему ты не чокалась?

- Но ты.

- Что я?

- Ты не чокнулся.

- А ты? Я-то ладно, а ты глупая.

- Ты первый выпил, ты первый. Я не глупая. Не сметь, ясно. Не сметь.

Леся покраснела, ее голос передавал волнение и шторм. Я испугался ссориться и принялся трепетать перед ней.

- Не надо. Я просто ворчу, так бывает.

- Не смей. Ты никто, не смей...

Она осталась красная, но шторм прошел, может, она уловила мой трепет?

Я наполнил стаканчики.

- За замирение, и, Леся, следующий тост твой. Твой джин, ты купила. На меня это давит.

- Дурачок.

 

Мы поцеловались. Выпили.

 

Сдержаться, не пить. Не пить. Но я налил. Еще налил. Уже я пьян. Не хочу пьянеть, не хочу. Леся, смотри, какой я глобальный. Смотри, какой я глобальный. Ты тоже пей, еще выпьем. Ты топорщишься? Ты презираешь меня? Какой я идиот, я напился. Напился.

 

- Лука, пойдем на поезд. Если ты опоздаешь, тебя не простят. Я хочу, чтобы ты успел и уехал.

Она подала мне руку, я взялся, еле встал, пошел.

- Остатки джина взяли с собой.

Только встал с лавочки, а уже забыл, о чем мы говорили, когда пили, забыл, что противен себе пьяным. Глупость какая. Я же великий. Пошло все в жопу. Пора на поезд. Мы пошли меня провожать на поезд.

 

- Смотри, последние динозавры, и эти скоро вымрут.

На платформе стояли поклонники старого питерского коллектива, который исполняет музыку в стиле рок. Они были в черных куртках и красных шарфах.

- Раньше целая армия была. А теперь вот последние бойцы, и то скоро от жары сдохнут.

- Тише Лука, тише.

- Я коренной петербуржец и имею право. Армия Алисы. Да это почти секта, понимаешь?

- Понимаю.

Я посмотрел на нее.

К горлу подкатил ком, я ощутил вкус горечи в горле. Вкус слез, слез, которые не посмели литься из глаз – они пошли горлом.

- Знаешь, Леся. Знаешь, я ощутил себя таким старым. Прости, я зря так говорил...

- Мой малыш, успокойся. Вот допьем, я еще куплю.

-Я не люблю слово «малыш», не говори мне так. И не говори: - Ну че кипятишься. Хорошо? ...

- Почему?

- Плохие ассоциации.

 

Поклонники Алисы отошли от нас. Все это рано я смотрел на них, малолетки испугались буянить. Их старшие братья не боялись, даже метро громили. По Московскому вокзалу ходили менты, в толпе я больше никого не замечал. Языком толпа уходила на платформу. К ней подали мой поезд, но я не спешил. Не придаю ему важности.

- За что пьем?

Леся так и не родила приличный тост. Ну Бог с ней. Пусть слушает и уважает.

- Ты так чутко утешила меня. Искренне. Пусть так будет всегда. Искренне.

Мы выпили, запили. Запас кончился. Я взял Лесю за плечи, у нее сексуальные сиськи:

- Я пойду со своими разбираться. Помнишь мой вагон.

- Шестой.

- Иди пока в магазин, а потом подходи к нему. Меня сейчас поимеют, я все улажу, а потом буду тебя ждать.

- Я успею, сейчас.

- Мне портвейн. И беги, беги...

 

Не дождавшись ответа, я отстранил ее и пошел к своему экспедиционному начальству на экзекуцию. По платформе бегали торговцы газетами. У входов в вагоны стояли проводники в голубой форме. Я обходил наваленный скарб и просто пьющих. Людей было много, я чувствовал, как кого-то пихаю своим рюкзаком, никто мне так и не ответил. Своих я увидел первый, они толпились странной кучей. Их я узнал по властным крикам Эльвиры, к ней я и подошел.

- Здравствуйте!

- Ты где шлялся! Тебя побежала искать.

Посадку уже объявили. Те, с кем я ехал, смотрят с интересом, а мне насрать на них. Я быстро достаю билет и паспорт и пихаю проводнице. Проводница, не смотря, профессионально меня пропускает. Вагон темный, обычный плацкарт. Я нахожу свое место на боковухе. Кидаю рюкзак, бегу на улицу, в тамбуре натыкаюсь на Эльвиру, хватаю ее вещи:

- Какое ваше место?

- Тринадцатое.

- Мои вещи тоже возьми. Это говорит пузатый старикан в кепочке, значит, он едет с нами.

- Наши места вместе.

- Хорошо.

Я хватаю их вещи, подношу к их местам. И распихиваю их на третью полку.

- Эти под лавку, а это оставь здесь – командует Эльвира.

Я все делаю и выхожу за другими, уже общественными вещами.

Те, кто едут со мной, уже организовали очередь на посадку, по внешности люди неприятные, толстые или дряхлые. Пришла Галя:

- Мы все переволновались. Где ты был?

- А где ты меня искала?

- У бюста Петра первого.

- Почему там.

Галя обаятельная женщина. Непонятно, что она думает.

- А где тебя искать.

- У другого бюста...

Вышла Эльвира, пока она собирается говорить, хватаю пузатого старикана в кепочке тащить тележку с продуктами.

- Вы берите за ось, а я потяну за ручки. Затянем в тамбур, дальше я сам.

- Конечно. Старикан нагибается, пыхтит, но ось тянет. Мне легко, в вагоне я уже везу сам.

- Молодой человек, я вижу, вы едете с нами.

- Да, рабочим.

- Хорошо, будем знакомиться. Юрий Иванович. Он протягивает мне мозолистую руку, глупо, но мне все равно.

- Лука.

- Запоминай так – Ереваныч. Так легче.

Почему Ереваныч? Но столпился народ – тележкой мы закрыли проход в вагоне. Я тащу тележку, Ереваныч смотрит, кабы не сломалась ось. В окно вижу Лесю, начинаю спешить, тележка падает, вываливаются консервы. Кавардак. Один пассажир, выскакивая, задевает ящики, останавливается, пинает наши вещи, выскакивает на перрон. Юрий Иванович краснеет. Я не матерюсь, так как еду с интеллигентами, но скота запоминаю.

- Быстрей. Ну что такое. Вы не одни! – ноет женщина. Я ее понимаю, от стыда у меня прилив адреналина. В состоянии мини-аффекта я беру и ящик, и коробки, и консервы. Иду к нашим местам, все убираю под лавку. Возвращаюсь, собираю консервы, в кутерьме никого не узнаю, полумрак. Консервы кладу на свою кровать, на лавке уже сидят раздраженные люди.

Подходят другие попутчики. Все слабосильные. Хватаю рюкзаки, котомки подымаю на третьи полки, спускаю матрасы, опускаю сложенные кровати, собираю столики. Меня благодарят, все называют меня Лукой. Я никого не запоминаю, еще сочтемся. Четко и быстро осуществив погрузку, выскакиваю на перрон и нахожу Лесю.

 

Глотаю пиво, задерживаю дыхание, голова проясняется, прихожу в норму.

Я взял Лесю за плечи, у нее сексуальные сиськи:

- Отымели как матрас. Меня уже около бюста искали.

- Какого бюста?

- У бюста Петра Первого. Меня искали у мужика. Конечно, где еще.

У Леси самая лучшая грудь, грудастая девчонка.

 

Скотина, пинавшая наши вещи, пила с курсантами, видимо, сам курсант или прапорщик. Они пили водку и ставили бутылку на асфальт платформы, их гогот мне не нравился. С ними была и проводница, выполняя свою работу, она не пропускала их шутки.

- Мамаша, успокойся. Все будет в норме. Чего ты, выпей с нами...

- Нет, ребята, вы пейте, только спокойно – на поезде милиция.

Проводница улыбается курсантам, у нее железные зубы, я на них отвлекся. Леся ткнула:

- Лука, когда ты приедешь?

Ей интересно это? Правда что ли? Смотрю в ее глаза, она смотрит в мои. Вечер с огнями навел романтику.

- Леся, первое здоровое проявление дружбы с твоей стороны. Мне будет грустно ехать, особенно первое время.

- На, возьми портвейн, Лука, не открывай его, пива хватит.

Я взял зеленую бутылку, три семерки – три топорика – культовый напиток.

- Ты мне его даришь?

- Конечно, я такую гадость не пью.

- Подожди.

 

Попытавшись незаметно спрятать бутылку в карманах шорт, я принес ее и незаметно сунул в кармашек рюкзака. Все мои ели. Галя ехала со мной в одном боковом купе, укор в ее глазах и губах был веселый, и я не придал ему значения. Интересно, она тоже мой начальник? И мне ее слушаться? Я иду на улицу.

- Девушка, идите к нам. Что Вы? – Леся пьяненькая смотрела, смотрела.

- Дай пивка. Я подошел к ней и забрал двухлитровую бутылку пива. Пиво светлое, приложился я основательно. Два больших глотка.

- Давай отойдем, Лука, пойдем.

Она отвела меня в сторону.

- Леся, к тебе эти придурки лезут!

- Они видят, что я с тобой.

- Но я тебе не нужен. Я тебе не нужен – ты так говоришь!

Мой голос с похабной интонацией, или широкая улыбка, обнажившая некоторые выпавшие зубы, были омерзительны. Я пил пиво, вокруг ходили люди. Леся замерла. В ее волосах играли вокзальные фонари, тени и полутени делали ее лицо красивой. Черточки ее лица просыпались в сильной эмоции, открывался ее рот, так долго, так долго.

- Пиздуй в свой вагон.

Ее крик, неожиданно резкий.

Страх внутри меня. Проклятая амеба.

Леся бежит, эмоции льются с лица.

Инстинкты, чуть-чуть пива.

За ней.

Добыча.

Настигаю на выходе с платформы. Крепко хватаю, отрываю от земли, весело кручусь в воздухе. Верчусь-верчу-экстаз!

А-А-А. Моя. Акела не промахнулся. Добыча моя. Амеба зверски прыгает. Люди вокруг радуются моей добыче. Ее плечи хрустнули, у меня чуть не выпала бутылка.

- Ну все. Хватит, хватит. Отпусти.

Она выскользнула у меня из рук, отряхнула мою рубаху.

- Пойдем. У тебя поезд.

Взяв за руку, Леся повела меня к моему вагону. Я ничего не понимаю. В женщинах я ничего не понимаю. Она шла впереди, ведя меня по лабиринтам людей, рост у меня выше среднего, я вижу свой вагон. А она вертится и спокойно меня ведет. Я отстал на расстояние двух сжатых рук.

- Девочка ко мне пришла! Прыгай ко мне ножками на плечи!

Она вышла первой из толпы, курсант ее приветствовал. Я вышел следом. Говно, ненавижу говно, иду на курсантов: - Что, яйца кипят?

Курсантики смотрят на меня, кто-то глаза опускает, я сжал кулаки. Не все опускают глаза, могут и нос сломать. Леся пьяненькая смотрит, смотрит.

Скотина поставил бутылку с водкой на асфальт платформы, я отпил пива. Вся их компания коротко стрижена, некоторые по форме. На шевронах аббревиатура: ВИФК. Военный Институт Физической Культуры. Видимо, их смутила моя одежда в голубых тонах, они молчат, смотрят.

- Аккуратней, пацаны, выражайтесь, – я говорю слишком быстро, со стороны даже тараторю.

Они не молчат, они просто медленно думают. Что им сейчас в бошки вставит – неизвестно. Это все из-за бабы. Могут нос сломать.

… - Остыньте, парни, – кто-то встает, разнимает меня и скотину. Я сразу успокаиваюсь.

- Лука, я сама за себя могу постоять.

- Хочешь водки? – водку предложили мне, моя девушка, видимо, фетиш выпить, я не в силах отказать.

- Леся, я быстро.

Подхожу к курсантам, запивки нет. Улыбаюсь: - Погорячился, но и вы меня поймите. Коленки на плечи...

- А что, нельзя?

- Тебе не даст, сухопутная крыса, у нее папа капитан подводной лодки.

Смеяться они смеются. Я выпиваю из горла.

- Ну извините, ждут, – мой выразительный жест все понимают: - Давай работай.

Подхожу обратно к Лесе, из-за прилива ярости интерес к ее сиськам потерял. Хочу уйти в поезд, но не ухожу, держусь, со мной едут две молодые женщины, чем дольше я продержусь с Лесей, тем меньше я буду онанировать потом. В объятьях Леси я в своих мыслях, нюхаю ее волосы, допиваю пиво.

- Лука. А ты Лукошка, как это смешно. Лукошка.

- Смешно, Леся. Зайка моя.

- Почему зайка?

- Потому-то прыгай ко мне, я тебе морковку дам.

- Тоже смешно. Ну...

- Да уеду. Спасибо, что ты меня проводила.

- Лука, уже зеленый светофор зажгли, смотри, все уже зашли.

Все действительно зашли, курсанты орут, провожая скотину.

- Давайте, молодой человек, – заботится обо мне проводница. Я целую девушку и касаюсь язычком лба.

- Не люблю прощаться, Леся, это глупо. Почему пиво не пьешь? – я уже иду к двери.

- Мне это не надо, Лука.

- Встретимся еще, Леся.

Я прыгаю в вагон, толкаю скотину, он отделывается грубыми жестами.

- У-у-а! У-у-а! Девушка, идите к нам, – кричат курсанты.

- А-а-а, – кричит скотина.

 

Поезд уже едет, я иду на свое место, так как прощание – это глупо. Интересно, Леся подошла к курсантам? Скорее всего, да. Сейчас кто-нибудь ей что-нибудь наплетет, попсовых слов. Единственная моя! Тьфу! А завтра трахнет. Блядь. Я сел на свое место. Пройдя полвагона мимо всей экспедиции, я ни на кого не обратил внимание. Галя сидела напротив меня, читала книжку. Когда я сел, она отвлеклась от чтения и вопросительно посмотрела на меня.

- Поехали! Что ли.

- Едем. И не кричи, Лука, многие легли спать.

- Галя, для меня это особенная поездка, я рад, что еду.

- Я была там.

- Расскажи, что там, как условия жизни?

- Жили в гостинице, обыкновенный барак. Еду готовили в столовой рядом с гостиницей...

- Не много ли тебе двух!

Вклинился, скотина. Я посмотрел Гале в глаза, она посмотрела в мои...

- У тебя уже есть баба, девушка, давайте познакомимся, поговорим.

- Нет, пожалуй. Отвали, – Галя думает, что он мой друг и улыбается. Дуры-женщины.

- Но он же лох. Идите ко мне.

- Чувак, давай выйдем, – твердо сказал я.

Мы встали и вышли в тамбур для курящих.

- Мне проблем не надо. Это экспедиция...

Он бьет меня в ухо ладонью:

- Заебал меня сегодня! Пиздюк.

Он схватил меня за ворот и потянул вниз. Я удержался.

- Мне проблем не надо, – мой голос дрогнул.

- Заебал! Пиздюк.

Чувствую удар в шею. У скота глаза навыкате, весь вдающийся череп красный. Плечи узковаты, но длинные руки тяжелы. Он чувствует мою дрожъ, резко наклоняется. Идиот, хочет разбить мое лицо лбом. Бью сильно коленом в пах, удар вошел хорошо. Выигрываю время, скот выпускает меня. Сжимаю обе руки в большой кулак и что есть сил в подбородок там, где он соединяется с шеей. Чувак падает, ударяется головой о железный угол. Я быстро захожу в вагон, занимаю очередь в туалет, сильно трясусь от страха.

 

В вагоне едут солдаты в камуфляже. Слышу разговор бойца со старшим. Слушаю разговор, ни о чем не думаю, успокаиваюсь, слушаю разговор.

- Товарищ командир. Мы же не гумасеки вдвоем на одной полке спать.

- Рота! Отбой!!!

Солдаты снимают берцы и носки, ложатся в одежде на голые матрасы. Я вижу вонь от носков, слава Богу, хоть это для меня уже позади.

Очередь в туалет не движется. Я ее не жду. Иду на свое место.

 

Галя уже легла и спит. Раздеваюсь, кладу одежду под подушку. На мой матрас заботливо положили комплект белья, полотенце и пакетик с предметами личной гигиены. Быстро заправляю кровать, спешу. Ложусь под одеяло, поворачиваюсь к окну и закрываю глаза. Замечаю стук колес на стыках рельсов, вагонные шорохи, шаги. Из окна дует, но, слава Богу, не воняет. Слушаю стук колес.

 

Удар в спину!

 

- Козел!

Это скот. Я проглатываю очень горькую обиду, не отвечаю.

- Сволочь!

Он бьет еще. Через секунды тишины я поворачиваюсь, закрывая лицо, его нет. Слезаю, смотрю везде: его нет. Галя спит. Проглатываю горькую обиду, прихожу в себя. Говно, ненавижу говно. А вдруг он с ножом придет, по спине бегут мурашки, почти чувствую холодную сталь ножа в печени.

 

Беру полотенце и пакетик с предметами личной гигиены, иду в туалет. Очереди нет, проникаю в кабинку. Мою руки с мылом, мою лицо с мылом. Холодная вода идет мне на пользу, смотрю в зеркало на свое лицо. Не могу привыкнуть к своему лицу, я обычно только в зеркале узнаю свои характерные черты. Вытираюсь. Писаю, после мочи в живот пришла легкость. Выхожу в тамбур, чую вонь от солдатских носков. Успокаиваюсь. Пошатываясь, иду к своему месту. На своей полочке вижу недопитое пиво, допиваю. Пустую бутылку кладу на багажную полку. Залезаю под одеяло, вокруг все спят. Под стук колес прихожу в легкое оцепенение, засыпаю. Стук колес.

 

Стук колес.

 

Стук колес. Ходят, говорят. Открываю глаза, на улице светло, я лежу под одеялом. Пассажиры ходят туда и обратно. Вспомнил Лесю, дошли ее флюиды – она сильно думала обо мне этой ночью. Ее флюиды я не чувствую и на мысли о ней внимания не обращаю. Но интересно – Леся подошла к курсантам? Скорее всего, да.

Сейчас кто-нибудь ей что-нибудь плетет, красивые слова. Блядь. Ладно, проехали, омерзительно до глубины души. Проехали.

 

Чувствую, ухо присохло к подушке. Ночью шла кровь. Скот-говно рассек мою кожу на ухе. Синяков на ухе у меня не бывает. Счищаю кровяные корочки с ушной раковины. Переворачиваю подушку, протираю глаза, смотрю в окно.

Темный лес мелькает за окошком. Западная Тайга, среди темных елей и сосен вспыхивают пятна берез или болотной травы. Всегда видно ржавые провода, они тянутся вдоль и поперек дорог, рассекая леса просеками, а поля островками бурьяна. Поля окружают поселения и железнодорожные станции. Люди живут в деревянных домах, окруженных гнилыми заборами. Городов еще не видел, Петрозаводск проехали. Если глаза скосить вниз, замельтешат шпалы, а рельсы вытянутся в одну полосу.

 

- Лука, будешь завтракать? – это голос Эльвиры.

- Лукоша, поешь. Другой женский голос.

Поворачиваюсь, смотрю. Все едят, Лукошей меня назвала женщина лет тридцати пяти с крашеными волосами, значит, она тоже едет с нами.

Ереваныч жует. У него толстые губы.

- Вы оставьте мне, я еды с собой не взял, я помаюсь под одеялом. Потом встану, доем.

- Лежи, лежи. Мы оставим. Что ты будешь?

- Все.

 

Поворачиваюсь к окну, закрываю глаза. Под стук колес прихожу в легкое оцепенение, засыпаю. Стук колес.

 

Стук колес.

 

Стук колес. Ходят, говорят. Открываю глаза, на улице светло, я лежу под одеялом. Пассажиры ходят туда и обратно. Спрыгиваю со своей полки, натягиваю шорты, Галя читает книгу.

- Привет.

- Доброе утро.

На столике перед Галей лежит всякая снедь, мой завтрак.

- Лука, ты будешь есть?

- А это все мне?

- Все тебе оставили, мало кто ел.

- Спасибо, пожалуй, помоюсь вначале, – потягиваюсь, расправляю мышцы ног и шеи, – хорошо! Едем!

Тянусь за умывальными принадлежностями.

- Лука, как спалось?

Поворачиваюсь к Гале:

- Помоюсь, расскажу.

 

Иду в туалет. Жду своей очереди. Солдат нет, их места свободны, сажусь на кровать, смотрю в окно. На улице солнышко, у меня солнечное настроение. За мной занимает очередь малыш, краем глаза слежу за основной очередью, она толпится в предбаннике, там же стоит ящик с помойкой. Проводница вынимает пакет с мусором и несет его через весь вагон к своему купе. Наверное, выкинет его в окошко, столько мусора вдоль рельсов. Видимо, все проводники выкидывают мусор в окошко своих купе. На солнышке листья кустов отливают серебром, тут лето тоже жаркое и сухое. Подошла моя очередь, пошел мыться.

В кабинке стараюсь ничего не касаться: пол мокрый, скорее всего, моча, унитаз точно в моче, стены в грязи.

Руки мою с мылом, с мылом мою лицо. Вытираюсь. Пахучей салфеткой из пакетика протираю ухо. Бриться не стал, зато помыл ноги с мылом. В дверь постучали. Почистил зубы. Пописал, смыв работал на улицу. Сполоснул руки. В дверь постучали.

- Открыто.

Дверь открыл мужчина с малышом, я выскользнул наружу. Слава Богу, не пришлось трогать липкую ручку чистыми руками.

В вагоне стараюсь ничего не касаться, сажусь на свое место. Гали нет. Смотрю по сторонам, мои спят или дремлют. Разворачиваю пакеты: вареные яйца, очищенные и залитые майонезом, бутерброды с сыром, банка с салатом и банка с кашей, огурцы и помидоры.

Пришла Галя, она ходила за кипятком и принесла его в чайнике.

- Лука, тебе делать чай?

- Да, спасибо.

- Зеленый?

- Зеленый и без сахара. И я кружку забыл.

Я съел яйца вприкуску с огурцами. Помидоры с хлебом. Салат и кашу проглотил, а бутерброды оставил на чай. Галя заваривала зеленый чай в пакетиках. Этот чай личный, общественный я такой не покупал.

- Спасибо всем! Все вкусно!

- Еще хочешь?

- Нет. Чая хватит.

- Пей, он остыл.

Мы лениво пили чай, молчание нарушал стук колес. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Этот тук наводил лень. Никаких обязанностей, только есть, спать и стук колес.

- Галя, смотри, противофаза какая. Все спят – я ем, все едят – я сплю.

- Я тоже сейчас лягу, а ты иди мой посуду и вынеси мусор.

- Галя, дай что-нибудь почитать.

Я собираю посуду и мусор в разные пакеты, некоторые баночки класть непонятно куда, решаю все мыть. Галя трансформирует стол в кровать.

- Кстати, Галя, хочешь узнать, как я спал?

- Иди мой посуду и вынеси мусор. А книгу я тебе на кровать положу.

- О’Кей, иду, иду, иду... Чай допью и иду.

Иду мыть посуду и выносить мусор, стараюсь быть на хорошем счету, работящим.

 

Иду в туалет. Жду своей очереди. Сажусь на свободную кровать, смотрю в окно. На улице солнышко. За мной занимает очередь женщина, краем глаза слежу за основной очередью. Ящик с помойкой уже почти полный. Проводница скоро вынет пакет с мусором и понесет его через весь вагон к своему купе. Наверное, выкинет его в окошко. Подошла моя очередь, пошел мыть посуду, свой пакет с мусором положил рядом с мусорным ящиком.

В кабинке стараюсь ничего не касаться: пол мокрый, скорее всего моча, унитаз точно в моче, стены в грязи.

Посуду мою с мылом, моется легко. Вытираю руки. Открываю дверь за липкую ручку чистыми руками. Мусорный ящик еще полнее, и на солнышке уже попахивает.

В вагоне стараюсь ничего не касаться, в проходе торчат части тел, в основном ступни в носках. Ложусь на свое место. Галя спит.

 

Пакет с посудой закидываю на багажную полку. Смотрю книгу.

 

В. Вересаев: “На Высоте”.

 

Неужели в ней оно, то, что мне нравится. Узнать время написания – это важно. Читаю предисловие:

 

В. В. Вересаева неизвестным или забытым писателем назвать нельзя.

Появление в 1895 г. ... состарилась книжка... ... ... ... первой повести Вересаева “Без дороги” на страницах одного из самых читаемых журналов конца прошлого века – “Русское богатство” стало заметным явлением литературной жизни. Вскоре... ... ...глаза бегут по строчкам не читая, выхватывая что-то... ... .... ... Надо отметить, что дебют Вересаева состоялся не только одновременно с Горьким, но и одновременно с появлением в России принципиально нового литературного направления – символизма. Как раз вышли выпуски “Русских символистов”, первые сборники стихов В. Брюсова, К. Бальмонта, Ф. Сологуба и ... ... ... ... глаза бегут по строчкам, не читая... ... ... ... В повести “Без дороги” резко и правдиво показан крах народнической легенды о революционности русского крестьянства. Как известно, В. И. Ленин видел в неспособности народников... ... ... О. А. Клинг. Этого Килинга предисловия учили писать на филологическом факультете, важные люди там на филфаке ходят. Читаю дальше, книга небольшая – осилю легко.

 

Без дороги. Часть первая. 20 июня 1892 года. С-цо Касаткино.

 

Теперь уже три часа ночи. В ушах звучат еще веселые девические голоса, сдерживаемый смех, шепот... Они ушли, в комнате тихо, но самый воздух, кажется, еще дышит этим молодым разжигающим весельем, и невольная улыбка просится на лицо. Я долго стоял у окна. Начинало... ... ... ... ... под стук колес прихожу в легкое оцепенение, глаза слипаются, листаю книгу быстрее, чем читаю, выбирая диалоги и начало абзацев ... ... ... ... ... ... ... Как хорошо! Я стою и не могу насмотреться; душа через край переполнена тихим, безотчетным счастьем.

И грудь вздыхает радостней и шире,

И вновь кого-то хочется обнять... ... ... ... кровати в вагоне расположены рядами и столбцами, смотрю в проход вагона, от кроватных стоек рябит в глазах ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... Теперь служба моя кончилась. Кончилась она... ... ... ... .

- Что это? – спросил я, сдерживая улыбку.

- Мухи. ... ... ... ... ... ... листаю книгу быстрее, страницы беру горстью, пачками ... ... ...

- А как водка будет по-латыни – aqua vitae? – спросил он.

- Да.

- Гм! “вода”... ... ... глухая деревня ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...

- Где же, однако, барышни наши? – спросил дядя, с аппетитом пережевывая яичницу, – я беспокоюсь.

- Ешь яичницу и не беспокойся. Барышни наши уж выкупались, – отвечала тетя... ... ... ... ... ... ... глухая деревня... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...

21 июня. Проснулся я в начале двенадцатого и долго еще лежал в постели. В комнате полумрак,... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...

19 августа. Я уже третий день лежу в больнице. У меня открылось сильное кровохарканье... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...

Лизар. Я готовился услышать в ответ классическое “небось!”. Но Лизар неожиданно ответил: ... ... ...

 

Под стук колес прихожу в легкое оцепенение, засыпаю. Стук колес.

 

Стук колес.

 

Стук колес. Ходят, говорят. Открываю глаза, на улице светло, я лежу под одеялом. Смотрю вниз – за столиком Эльвиры и Ереваныча ужин и собралась вся экспедиция.

- ... ... ... значит, с москвичи приедут в 4 утра. Встречаемся в Кеми. Ночь проведем в гостинице или на вокзале. Потом едем до пирса. В прошлом году причалы были в ужасном состоянии. Вещи носили по бревнам. Сейчас Галя взяла тележку. Как ее внесем – не понимаю, но это Галино дело.

- А много вещей у нас еще будет?

- Ну мы привезли еду. И линейку. Москвичи возьмут нивелир и лопаты. На островах живем в гостинице, еду готовим сами...

Шло совещание, я решил не вставать.

 

Темный лес мелькает за окошком. Западная Тайга, среди темных елей и сосен вспыхивают пятна берез или болотной травы. Всегда видно ржавые провода. Вот появилась грунтовая дорога, покрытая старой хвоей, ветками и сосновой корой. В колее засыхают черные лужи. Поле отодвинуло лес за горизонт, стоят стога соломы, окраина деревни, деревянные дома с блестящими железными крышами. Нет, окраина города, гаражи из белого грязного кирпича. В канаве шины, куча электромоторов, камыши. Рельсы разошлись на несколько полос, появились стрелки. За гаражами появились пятиэтажки, пятна граффити, поезд тормозит, остановка. Я спрыгиваю с кровати.

 

- Может, лучше на вокзале москвичей подождем, вдруг не встретимся?

- Будем дежурить... встал, Лука? – Эльввира заметила меня.

- Да вот.

- Ты ешь. Скоро Кемь.

- Я размяться хочу, пройду по перрону и потом поем.

- Ну иди, иди. Мы тебе оставим.

На столе лежали котлеты, салаты, огурцы, тушенка, пакеты, банки, чай. Хотелось есть.

 

Иду в передний тамбур, поезд остановился, проводница открыла дверь. Выходят немногие, с улицы слышны гудки. Спускаюсь на землю. Поезд окружают торговцы лимонадом, пивом, рыбой и пирожками. Мужик продает раков. Уставшие торговки сидят на бордюре и лузгают семечки подсолнуха. Проводница выкинула несколько мешков с мусором в мусорный бак, то же делают другие проводники. Прохожу в вокзал. Чувствую себя иногородним, это не Санкт-Петербург. Газета «Смена» в киоске – вот Питер. За вокзалом площадь, на площади памятник Ленину. От памятника отходят улицы, хрущевки с огородами под окнами – местная экзотика. Хожу, разминаюсь, другие пассажиры едят пирожки. Надо восстанавливать платежеспособность, но доллары я из рюкзака не вытаскиваю и о них стараюсь не вспоминать, а пассажиры едят пирожки. Думаю о голоде, захожу в вагон смотреть, что мне оставили. Прогулка легкости не принесла, для облегчения иду в горы. В очереди я первый, поэтому стою в предбаннике. Ящик для мусора еще пустой. Мы поехали, окно здесь грязное, смотрю в окно, а сам рассматриваю пятна на стекле, нахожу презабавные. На ящике сгнило дно – он скоро развалится. Пришла проводница и открыла туалет, я захожу в него первый. Пол вытерли. На солнце блестят металлические части умывальника. К стене прилепили обертку от мыла “Хвойная”, на этой обертке нарисованы хвоинки пихты и шишки. Гудят трансформаторные будки в проносящейся мимо деревне, или?

 

Стоп!

 

Я потрогал пальцами виски, под кожей нащупал стальные проволоки. Гудит в моей голове. Наверное, от водки, пил много и зря. Смыв унитаза работает на улицу. Иду спать. Вспомнил вкус водки и скорчило гримасу.

- Что с тобой?

- Спать иду.

- Кушать будешь? Мы тебе оставили. Тут салатик.

- В Кеми поем.

- Мы тогда все убираем?

- Как хотите.

Делаю из одеяла норку. Спать, спать, спать.

 

Стук колес, голоса экспедиционных женщин.

 

- Эльвира Арчиловна, ну вы дежурите на вокзале с вещами, а мы идем искать гостиницу.

- Да, но главное вещи выгрузить. Как это сделать – ума не приложу.

День задавил меня блеском. Под стук колес прихожу в легкое оцепенение, засыпаю. Стук колес.

 

Стук колес.

 

Стук колес. Ходят, говорят. Открываю глаза, на улице светло, я лежу на одеяле. Рука потрясла мое плечо и отпустила.

- Лука, вставай. Приехали.

- Встаю, встаю. Только проснусь... Я спал по-настоящему, и вставать не хочется. Кто меня тряс, я не знал, я плохо запоминал лица нашей экспедиции. Подъем за час до высадки, минут двадцать посплю.

Под стук колес прихожу в легкое оцепенение, надо вставать, вставать. Сейчас до ста сосчитаю и встаю. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32 ,34, 35, 36, 37, 38... да что я как ребенок считаю, все, встаю, встаю... Стук колес. Поезд притормаживает.

- Вот и приехали...

Ходят, говорят.

Вздрагиваю, спрыгиваю, в крови холодок, на совести неприятно. Ноги сводит судорога, но я скручиваю матрас с бельем и закидываю на третью полку. Хватаю рюкзак, кидаю вниз. Складываю свою койку и иду к общественным вещам. Общественные вещи нагружаются на меня, и я весело выношусь из вагона.

- Вы следите здесь за вещами.

- Хорошо ... – наша тетка поставлена на пост, а я уже в вагоне.

- Не надо, Юрий Иванович, я все сам вынесу, не хватайте тележку, – Ереваныч пыхтит, но хватается за ось тележки, мешает мне, другим. Эту кутерьму останавливает Эльвира: - Юра, проверь, все ли мы забрали, проверь... – Эльвиру он послушал, похоже, они муж и жена.

- С остатками вещей и тележкой я подкатил к первой куче вещей. Вокруг нее столпились наши и рассуждали о гостинице.

- Лука, вези тележку на вокзал.

- Не, мне еще в вагон надо.

- Зачем?

- Я свои вещи еще не забрал.

- А, ну иди, иди. Юра, ты все проверяй.

- Элла, все наши вещи тут.

В вагоне взял свой рюкзак, пакет с моей едой, на одной из багажных полок нашел оставленный жгут для тележки.

Все, покидаю поезд, наши растянулись и неровной цепочкой потянулись к вокзалу, самая стильная Галя: хороший рюкзак, черные очки и искусственный загар. Ереваныч ждет меня, нам вместе тащить тележку. Он в бейсболке пузат, стар и мне неприятен.

Снуют местные и приезжие, вещает репродуктор.

Тепловоз издал гудок, большие рессоры и колеса застучали по рельсам, зеленые вагоны тронулись с места, мурманский поезд покатил на север.

 

Вокзал – это здание из серого кирпича, с двумя рядам окон, между окнами перегородки комнат и этажей, всего в здании два этажа. Продираемся к дверям вокзала, я за ручки тележку спереди, Ереваныч держит телегу за ось. За дверями лестница уходит вниз и вбок, внизу первый этаж – он под платформой, наши поднимаются с первого и устраиваются на втором этаже.

- Давайте я вам помогу! – подскочила к нам женщина.

- Не надо, мы справимся. Не надо.

Так как и у меня, и у Ереваныча по рюкзаку, тележка, сумки, мы и так похожи на каракатицу, а с этой сисястой и крикливой женщиной просто станем потехой. А я не люблю быть потехой.

- Нет, я все-таки помогу, – подскочила к нам женщина.

Тетка хватается за ось. Я поворачиваюсь, смотрю на помощников, Ереваныч устал, покраснел, по его лицу катятся капли, если ему не помочь, он может умереть от разрыва сердца, тогда экспедиция закончится, в любом случае, если кто-то из нас умрет, экспедиция закончится.

- Спасибо, Марина.

Ереваныч учтив, чертов шестидесятник или пятидесятник. Мы расположились на втором этаже.

Второй этаж вокзала светел, окна большие, солнце нагрело воздух, просторно и хорошо.

А женщина все говорила Ереванычу: – А все пошли на первый этаж. Уже вещи сложили. А я и говорю, что это Вы! там чище и просторней, и ночью теплее. И Эльвира Арчиловна тоже говорит, что так лучше. И мы сюда пошли.

- Икх, икх...

- Что, Владимир Иванович?

- Марина Семеновна, а на Кавказе теплее, чем тут, а ночью так жарко!

- Хи-и-и!!! Хи-и-и!!!

Пока Марина смеется, я перевожу дыхание и решаю до нашей кучи вещей продираться напрямик через колонны, фикусы и всяких туристов-туриков.

Говорю громко и четко: - Вы отпустите ось, тут пол, он ровный и быстрее тележку я сам довезу.

- Да, Лука, вези, туда вези...

Я и повез, а Ереваныч прислонился к балясинам и стал о чем-то говорить с Мариной.

 

Турики резво и доброжелательно давали мне ход и даже чуть-чуть отодвигали скамейки для более быстрого моего прохождения, мешали фикусы, а колонны я объезжал. Мои коллеги поставили две скамейки, отгородя сектор вокзала с подходом к одному окну. Скамейки – это скрепленные между собой или монолитный ряд железных стульев с подлокотниками. Эти подлокотники мешали на скамейках спать, а железо делало их долговечными и прочными. Начальница всех нас распределила: она сама всем покупала билеты на обратный путь, когда я подошел, то Элла решала: - Лука, так ты сиди тут на охране места.

- Но Элла Арчиловна, мне бы на почту и в банк зайти. У меня наличных денег нет.

- Хорошо, идешь с Галей и Светой насчет гостиницы узнавать и зайди куда надо.

- Мы тут сидеть будем, – это сказал Ереваныч.

Элла наклонилась и копалась в мешочке, висевшем у нее на шее: - Вы! Идите, срочно идите насчет гостиницы. Я и так знаю, когда вас в Питер отправлять... Галя, веди их, веди и потом еще бензин купите, будем ужин варить.

 

Галя криво улыбнулась, а мы пошли. Света – полная девушка, дочь Марины. От жира у нее комплексы и поэтому она говорит подробно мелкими словами про свою статистику, она же учится на социологии. В лженауке социологии я ничего не понимаю, а вот Галя может составить мне компанию попить пива!

- Нет, Лука! Вот почта, зайди туда, тебе туда надо было.

- Точно! Мне туда надо.

И вот иду на почту, банк тут же под одним козырьком. Галя уловила только мой взгляд у киоска с пивом, может, она опытная и много не пьет?

 

На почте сумрак и пыль на стенах. Суеты нет. Цветной плакат с тарифами связи, цифры маленькие, бабкам их прочитать не хватает зрения. Белые конверты и конверты с марками и рисунками. Открытки с видами Кижей. На цементном полу ржавые десять копеек.

- У вас нет конвертов или открыток с видами Кеми?

- Вот Соловецкие острова есть.

- Нет, мне Кемь нужна.

- Ну, у нас церковь есть, она там, где река в море впадает. А открыток нет.

- У вас валюту меняют?

- Какую?

- Доллары.

- Нет, зайдите в банк.

Тетка уставилась в свои бумаги и защелкала на старом калькуляторе. Посетители почты поглядывали на меня с любопытством. Это любопытство вызвано, скорее всего, завистью и мне льстило, что вот я из Питера, потом уеду отсюда, а они останутся в этом захолустье. Красуясь, подхожу к цветному плакату, но цифры маленькие – прочитать не хватает зрения. Проклятый компьютер, за полгода глаза посадил.

Через витрину вижу Галю и Свету, они разговаривают, Ольга быстро шевелит пухлыми щечками. Ходят парни в спортивных костюмах и кроссовках.

Польщенный, я пошел в банк.

 

- Вы обменяете мне валюту?

- Нет.

- Вы работаете с пластиковыми карточками?

- Пока нет, но скоро будем.

- Когда?

- Через две недели.

- Нет, мне это не подходит.

В окно банка я видел ждущих меня и поспешил к выходу.

- Получил, что хотел?

- Нет.

- А что хотел?

- Денег.

- И что делать будешь?

- Света, у меня все есть, как в Греции.

Ольга замкнулась, разговаривать со мной ей мешала ее пузо, то же, по-видимому, помешало ей взрослеть.

- Света, ты в экспедиции?

- Нет, с мамой отдыхаю.

- Понятно.

- Что понятно?

- Ничего.

 

Мы идем по центральной и самой длинной улице Кеми. С двух сторон она обсажена тополями, стоят Сталинские дома и бараки. К домам вплотную подступали серые величественные скалы Балтийского кристаллического щита. Скалы серого цвета, я посмотрел на них, и по коже побежали мурашки, хотя заходящие солнце ласково согревает, но скалы уже северные, потом станет холодно. Жмусь к своим. Эти скалы, гранитный холод, сосенки, волосатые руки ниже колен тянутся... Жуткие кошмары снились мне, когда я первый видел скалы... Де Жа Вю.

 

- Лука, спроси у тех женщин, как нам найти гостиницу.

- А ты?

- Лука!

- Ладно, спрошу. Да спрошу я, спрошу.

Бегу через дорогу к двум женщинам. Лет тридцать пять, волосы покрашены хной. Мужья пьют пиво после работы, а они готовят им ужин. Сейчас закупались в магазине “Флора”.

- Извините!

Они подняли головы, у одной на шее отвисшая кожа.

- Извините, где у вас тут гостиница?

- Дальше по проспекту тут площадь. Вон там видишь площадь?

- Вот эта. Вижу.

- Повернешь и там... Ты на машине?

- Нет.

- Тогда иди по тропинке на горку, там и гостиница.

- А где тропинка?

- Около горкома.

- ?

- Ну здание с плакатом. На плакате «Кемь» написано.

- Спасибо.

- Ты беги, она сейчас закроется. А лучше машину лови...

Я шел через улицу, а они еще что-то советовали и жестами указывали, куда мне бежать.

- Девушки, пойдемте, гостиница где-то рядом.

По правую руку от нас началась заводь мелкой поросшей камышами реки, похоже на болото. Впереди перекресток. Не обшарпанное кирпичное здание с громадным плакатом, который показывал герб города Кемь.

- Бывший город Олонецкой губернии, – сказал я Гале.

- Серьезно.

- Ну смотри! Видишь герб? В верхней части герба показан губернский герб. В нижней – городской герб. В верхней – герб Олонца, в нижней – нитка речного жемчуга. Оный добывали в реке Кемь. Ее мы пересекли на поезде...

И Галя и Света слушают молча. Света теребит руками, а Галя поправляет солнечные очки. Мы пересекли площадку, выложенную бетонными квадратами. И перешли улицу.

Тропинка уходила на верх скалы, там камни еще ласкало солнце, я первый поднялся туда и пригрелся.

- Лука, точно туда?

- Да. Да.

Я помог Свете и Гале преодолеть склон. Потом мы шли по тропинке. Тропинка петляла по гранитным камням и скалам. Краснели листья черники. Я ел последние черничинки. Скала теплая и уютная. Вот и дом.

- Наверное, это гостиница, – сказал я Гале. Света стухла, и с ней я решил не общаться. Гостиница – синее деревянное здание с подъездной асфальтовой дорогой. Крыльцо с лесенкой, сразу попадаешь на второй этаж. Одна стена здания украшалась второй накладной стенкой из гранитных булыжников. Вся каменная конструкция напоминала двухэтажный зубчик кремлевской стены с окошком в центре. Меня как специалиста-плотника это впечатлило. Пока я впечатлялся, девушки зашли вовнутрь, я поспешил к ним.

Света встретила меня при входе, Галя уже исчезла за стеклянной белой дверью. Я пошел к Гале и нашел ее.

- Лука, все дорого, мы здесь останавливаться не будем и заночуем на вокзале.

- Подожди, Галя, подожди. Я тоже, я тоже посмотрю.

В коридоре, под стеклом висел прейскурант на местные услуги. Все заведение называлось санаторий-профилакторий. В ценах я не разбираюсь и их смотреть не стал. Круглая синяя печать с колосьями и карельским языком. Фамилия директора Шестиперов.

- Галя, смотри, какой шрифт у этой пишущей машинки.

- Что?! – она присмотрелась к этой табличке, может, чуть ближе, чем надо, ко мне прикоснулась, – что в ней такого?

- Это шрифт трофейной финской пишущей машинки. Пока пойдем, на улице темнеет, по дороге объясню.

Мы вышли в сени, Света присоединилась к нам, вышли на улицу и пошли на вокзал. Шли, а я продолжаю:

- Эти пишущие машинки были в ходу в Карелии до ее присоединения к СССР в финскую войну.

- Да. А почему ты это знаешь?

- Я окопы капал. И у меня в роду чухонцы есть. В чухне я разбираюсь.

- У нас на даче тоже окопы есть, – это ожила Света.

- А где дача?

- В Жихарево.

- Ничего не знаю про них. Я... я хотел сделать паузу и дальше плести про окопы. Но Галя сама заговорила со Светой и ко мне интерес потерян. Бабы, короче, пришлось молчать.

- А какие окопы? – Галя отвернулась к Свете, я шел с краю.

- Длинные такие, около реки. Я туда не лазила, там крапива. Но друг рассказывал, что это окопы.

- Да, да...

- Я сама видела, как он туда лазал. И... Света немножко краснела и говорила...

 

Солнце зашло, но еще светло. Мне холодно в моих шортах. Повылазили местные в спортивных костюмах и джинсе. Смотрят на меня, я продрог, им лучше, но гордость я еще сохраняю. То есть голос еще груб, и гопоты не боюсь. Девки трындят о жизни Светки, жизнь у нее скучная. Все больше мечты и депрессии. Мне хочется кушать. Вот магазин. Кушать?! Я высокий и поэтому с легкостью перебил обеих женщин.

- Женщины, надо еды купить, все голодные, жрать хотят.

- Нет, Лука, все на вокзале в буфет сходили. А вечером на примусе кашу сварим.

- Что?!

- Ну нам пирогов купят и чай в термосе сохранят. Буфет уже закрыт…

- Кашу у вокзала?

- Да. Все так решили.

- Вот старперы. Старперы – нет от них спасения. Подождите, я в магазин.

- Зачем?

- За едой!!!

Магазин обычный, продуктовый. Продукты, прилавки. На бетонном полу белый налет от мытья.

- Хлеб свежий?

- Да.

- Мне пакет кефира, литровый. Батон и двести грамм колбасы за 73 руб.

- Кефир или ряженку?

- Кефир пакет 1 литр. Батон и колбасу порежьте.

- Как порезать?

- Ломтиками.

Продавщица неопытна в продаже продуктов. Режет батон толстыми ломтями. С колбасы нож соскакивает на руку, на колбасе капля ее крови.

- Колбасу просто пополам. Да поперек. И еще пополам. Да поперек. Да, да спасибо. И извините, я забыл пакет.

- 2 руб.

- А всего.

- Тридцать пять.

Я даю сотню.

- Сдачи, если возможно, юбилейными. Если есть.

Мне достается четыре юбилейные монеты, повезло. Выхожу из магазина, ждем Свету, как только я радостный вышел из магазина, она зашла в магазин за шоколадом. Мерзну, смотрю в конец проспекта, вокзал близко. Местных прибавилось. Вышла Света, мы пошли на вокзал.

Мы идем, я вынул из пакета сверток с колбасой, и кусок, который с кровью продавщицы, кинул собаке. Собака похожа на ветошь. Ветошь сожрала колбасу путем заглатывания и виляла хвостом. Мы шли дальше, за мной она не побежала.

- Зачем ты так, Лука?

- Галя, я люблю собак.

- Точно. Помню, как-то ты сказал, что ненавидишь животных и любишь только растения.

- Зачем я так говорил?

- Ты объяснял, почему ты занимаешься генетикой растений.

- А, это комплексы, Галя. Просто генетика животных как бы круче, а у меня мягкий характер, я легко ведусь... Вот это да! Да! Смотри, Галя! Галя, смотри!

Шла девушка, ну роза с темными волосами и попой, которую видно. Мы вошли в вокзал. Галя пошла к начальству, Света к маме, а я к своим вещам.

Постелил коврик, снял шорты и рубаху, надел рваные джинсы, футболку и китель камуфляжный. Ботиночки сменил на кроссовки. Никто в этом дрянном вокзале не смог бы также раздеться до трусов, я повеселел, у меня проснулось игривое настроение. Я сел кушать и смотреть.

- Лука, а мы думали, что ты не будешь есть.

- Почему? Буду есть, конечно. Мне еду оставили еще в поезде.

- Извини. Мы съели твой ужин, извини. Мы думали, что ты не будешь есть.

- Ладно, я купил.

- Извини, Лука...

Я достал свои припасы. И стал есть. Вокзал заполнялся туристами. Во всех углах лежали лодки в рюкзаках, весла и котелки.

Во вкусе продуктов ничего исконного, химия-химией, видимо, настоящего мяса в колбасу нигде уже не кладут.

 

Экспедиционные занимались своими делами. Галя слушала Эльвиру, Эльвира говорила одинаково, одно и то же, крутя карту Большого Соловецкого острова, губы Эльвиры однообразно морщились, а глаза покрыла поволока первооткрывателя, она смотрела вдаль: за окна, за темноту и видела вдали, может, и Соловецкие купола… Работать мне, судя по всему, придется много.

Света пеняла что-то матери, мать активно копалась в вещах и выглядела очень молодо. Глаза матери хитро блестели, и Света казалась слишком пухлой.

Галя наконец-то сняла черные очки и слушала Эльвиру, повернувшись ко мне спиной.

Две бабушки, наши попутчицы из Питера, и Ереваныч дремали. У меня был портвейн, пить его не с кем, и я доел закуску, сложил отходы в пакет. Из кармашка рюкзака достал зубную пасту, зубную щетку, мыло и полотенце.

Пошел искать воду, тела туриков уже лежали тут и там, на отгороженных рюкзаками территориях, они тухли под непромокаемыми тканями и сохраняли на лицах просветление.

 

Вода текла тонкой струйкой из водяной колонки в двух кварталах от вокзала. Тополя в темноте шелестели резными кронами. От зубной пасты зубы скрипели. Я вытерся, перекинул полотенце через плечо и вальяжно направился отойти ко сну. Отходить ко сну наша экспедиция решила сидя на лавках, турики оттеснили лавки почти вплотную, так что колени сидящих соприкасались.

Я достал домашнее одеяло и не нашел места для сна, пол в вокзале был поделен туриками, рядом с нами отгородилось стойбище играющих на гитаре бородатых хренов. Ругаться я не стал, а тихо лег на подоконнике, благо из окна почему-то не дуло.

Я уснул.

 

Меня разбудили гитарные завывания.

Я перевернулся на другой бок.

Я не уснул.

 

Мне не давали уснуть гитарные завывания. Мои дремали, качаясь на лавках.

- Мужики! Ну спать что ли! От ваших песен геморрой начнется.

- Как ты при женщинах выражаешься!!!

На этот грозный призыв вскочило три или четыре пузатых туриста защищать туристку. Туристка до этого была затерта среди туристов и мне не заметна, при этом я хотел спать и их напал меня глубоко оскорбил.

- Мужики, тише. Я пошутил. Мне спать негде.

Турики были интеллигентами и быстро решили мою проблему. Кучнее сложив защитные шлемы, мне освободили место около шлемного холмика.

- Спасибо.

Я лег, снял кеды, закутался в одеяло и уснул. Турики завывали про дешевые подкаты к девушкам пятидесятых. Гитарные струны резали пальцы. Моя экспедиция сидя дремала на неудобных, с железными подлокотниками лавках, и как единственное развлечение среди неудобств ждала москвичей.

Я уснул.

 

Меня разбудили, ущипнув за ключицу.

- Что! Что это!

- Лука, извини, но мы тебя забыли. Просыпайся!

Эльвира меня разбудила, ущипнув за ключицу. Ее голос стал строже.

- Лука, мы ждем тебя. Все уже в машине. Вещи уже загружены.

- Что-о-о! – я резко вскочил, в крови чувствовался холодок стыда. Через двенадцать секунд я оделся и со скомканным одеялом выбирался со стойбища туриков. Я наступаю на шлемы, руки и непромокаемые подстилки.

- Ну не топчись. Не топчись, спим мы тут.

- Я уже ухожу.

- А-а-а.

Это «Я уже ухожу» было сказано шепотом, будто ухожу в разведку, а в ответ это «А-а-а» так сочувственно, словно провожали в разведку, на дело, на свидание и испытание мать-природой. Турик знал, что в Кеми мира и войны нет, что природа освоена и приручена, и все равно провожал меня на встречу с солеными морскими брызгами. Урод. Просрали страну, чертовы туристы.

 

Подхожу вместе с Эльвирой к машине. Машина – грузовой микроавтобус, через заднюю дверь в него лезет Эльвира, вместе с шофером помогаю Эльвире, старой женщине, залезть в салон.

- У тебя в кабине место есть?

- Ага ... – шофер мотнул небритым худощавым лицом.

- Я еду с водителем! – кричу я, захлопывая дверцу в салон. В салоне я заметил несколько новых лиц, слава Богу, молодых. Водитель открывает мне дверцу кабины. Я сажусь рядом с ним. Дверь захлопываю, мы едем.

Новые лица – это москвичи. Я их не запомнил.

 

Из Кеми выезжаем по знакомым мне местам, здесь мы ходили вчера. Светлеет, но солнца еще не видно. На небе облака, или тучи цвета облаков. Скалы за домами темные.

 

- Куда мы едем?

- На причалы.

- А что, в Кеми нет причалов?

- Не, нету. У нас река есть. Рыба там всякая. А до моря ехать надо.

- А сколько ехать до причала?

- Километров тридцать, недалеко.

- Я смотрю, дорога хорошая, быстро должны приехать.

- Да.

И водитель прикурил от блестящей газовой зажигалки. Он молчал, курил и смотрел на дорогу. Его зубы блестели золотыми коронками, когда он выпускал дым в боковое окошко.

 

На лобовом окне болтался вымпел Соловецкой регаты 2001 года. Волны и парус в красно-оранжевом обрамлении. Мы выехали за пределы города Кемь. За окнами понеслись безобразные дачные участки. Эти дачи включают заборы из рваной колючей проволоки, жилые сараи и куцую растительность грядок, все это припорошено битым шифером и пластмассой. Кажись, среди этой нищеты можно найти античную статую со следами красноармейских штыков на пузе. И может, здесь живут щупальца со следами от тринадцати зубов вокруг треугольного отверстия. Я отогнал детские страхи от себя прочь, хоть разруха чувствуется, начинают и здесь работать, вот такси. Мужик зарабатывает и молодец, хорошо зарабатывает, пусть не один он здесь такой, есть и круче, те, что в Европе детей держат. Короче, разруха и мусор около домов – местная экзотика. Я ощутил себя туристом и стал впитывать местный аромат жизни. Пленка на парниках рваная, лес у дороги порос бурьяном, молодыми ольхами, черемухами и ивами, на полях цветов нет, на небе облака без просвета. Скалы куда-то подевались, на полях попадались большие рогатые коровы пестрой масти. Некоторых коров только выгоняли в поле, и они мычали, подзывая телят из соседних коровников.

 

Шоферюга сука курит, а не сказать, чтоб не курил, в провинции не курит тот, кто не служил в армии, кто не курит, тот работает. Табак еще не вкусный...

 

Мало-помалу от ветерка подсохла дорога, проносятся домики, где люди живут постоянно. Картина ужасная, нет даже коттеджей или каменных домов, да хотя бы не гнилых с ровным полом, стенами, на которых обои не гниют, и печкой, которая зимой не дымит. Потолки у местных в налете сажи...

Все бараки, бараки. Это от СССР история осталась.

 

Руки у водителя волосатые, на безымянном пальце золотая печатка, машина вроде отлажена хорошо, а вот и поселок, среди домов мелькает море. Это Белое море, с утра его волны стального цвета. Мы едем к морю, на новом причале стоит забор, за забором бар. У причала привязан парусник, парусов на нем нет, но фото может получиться шикарным...

 

- Я остановлю тут перед забором, так как за забором стоянка платная. Вы тут сойдете и идите туда. Туда ваше судно и причалит. За забором причал и там стоянка платная. Вы сами идите туда. Я выгрузиться помогу.

Водитель вышел из кабины и пошел помогать экспедиции выгружаться. Я тоже вышел. Все носили вещи в бар, для транзитных стоянок там предусмотрена специальная зала с деревянными столами и скамьями. Около ног, носящих вещи, на асфальте лежал мой рюкзак. Я поднял свою вещь и отряхнул прилипшие песчинки. В баре наши вещи занимали немного места. Я убрал одеяло в рюкзак и положил его на стол у окна. Выйдя на пирс, я видел, как уже везли тележку с продуктами. Я посмотрел, посмотрел и пошел в туалет, пошел искать туалет.

Туалет я нашел на стройке, строили гостиницу в русском стиле. Деревянные стены, обшили досками и красили прозрачным нитролаком.

Я застегнул ширинку и вышел из-за забора. На пирсе толпились человек восемьдесят. Прибывали автомобили и автобусы с людьми. Все стремились попасть на Соловецкие острова и посмотреть на Соловецкий монастырь. Студенты, паломники, туристические группы ходили по пирсу, многие бегали фотографироваться к ободранному паруснику. Местные курили, сбившись в группы по три-четыре человека. Кто-то в той или иной мере пил растворы и напитки алкоголя.

Я зашел в бар. Наши ели быстрорастворимую лапшу из стаканов и чашек. То же самое ели студенты за соседним столиком. Студенческая компания была веселая, они располагали к общению, и я посмотрел на их улыбки, в глазах, которые смотрели на меня, было веселье:

- Что, бомж-пакеты тут едят?

- Нет, мы их с собой взяли. Мне ответила девушка, так как парни-придурки молчали.

- А откуда?

- Из Москвы.

- Хороший город... Ну-ну Москва. Вы там слышали «Зимовье зверей»?

Я незаметно для своих достал свой портвейн.

- Да. Конечно.

- Ну молодцы. Молодцы.

Парни-придурки молчали, девушка, зля этих придурков, мне улыбнулась. Я посмотрел на наших едоков лапши, московских молодых лиц там не было, спрятав портвейн в глубокий карман куртки, я пошел их искать на пирс.

И быстро их нашел, на весь пирс звучали ритмы двух глоток. Два человека воспевали Вэ-Вэ-Вэ Ленинград. Конечно, только тут, далеко от дома, начинаешь любить и гордиться Питером-Лениным. Я долго не мог в толпе выйти на певцов, грусть по Питеру росла комом в горле. Вот и они, оперлись на лопаты, лоб в лоб воспевают мою грусть.

- МГУ?

- Да. А! А! А! Ленинград! Вэ!

- Грунтоведение?

- Да. А! А! А!

- Я с вами в экспедиции. СПбГУ. Рабочий.

- Пей.

Мне протянули бутылку. Я взял ее в руки. Водка плескалась и искрилась.

- А вы наши люди. Ну я Лука.

- Тема.

- Женя.

Мы пожали руки. Я приложился к горлышку. И сделал над собой усилие не состроить гримасу. На пьянстве со своими я гримасничал после каждой стопки, а тут пока не стоит. Они тоже приложились, и я еще вне очереди залил в себя грамм семьдесят.

- Споем?

- Споем…

Песня была незнакомая, я подвывал буквы У! и И! в припеве, думаю, я не самый из них я пьяный, они, видимо, уже где-то поддавали.

У!У!УУ! И!И!И!И! Все остальное я пел про себя. Мои товарищи светились весельем, у одного даже блестели розовые щеки. Я, довольный собой, решил опьянеть, и так как держал в руках бутылку, выпил. Женя тоже выпил.

- Хватит пить. Тема! Не надо.

- Лука, а это моя жена, знакомься.

- Лука. Очень приятно.

- Таня.

Жена была миловидная блондинка в коричневой кожаной куртке. Эта девушка для меня умерла. Красивая, но территория чужая.

Заморосил дождик, такой теплый и хороший. Хорошо, что я сюда приехал.

- Лука, мы пойдем пиво пить.

- Идите.

Они ушли в бар. Я посмотрел на эту троицу со спины. Хорошие люди, они мне понравились. В бутылке осталось чуть-чуть водки. Я не пью один, я не пью вдвоем. Втроем пью, если пьют девушки. Но сегодня особый день, впереди Соловки. Я вышел из толпы на серый галечный пляж. Сегодня особый день, можно подумать обо всем, о себе. Значит, выпить не грех. Я выпил остатки, бутылку бросил в мусор, плескавшийся в море. А хорошо. Хорошо! Я на Белом море. Я вырвался на море. Конец тухлому существованию.

 

Я направился в толпу к своим. Морской воздух, крики чаек. Меня растормаживает. Со мной едут замечательные ребята, а не только мерзкие старперы.

 

Я подошел к толпе, потом дальше на стройку, нашел сортир для строителей. После того как оправился, началась суета. Я пришел в бар, москвичи уже выпили свое пиво, хватали лопаты и рюкзаки.

Я схватил рюкзак.

- Спасибо! – это Ереваныч помог мне заправить лямки, потом я помог Ереванычу. Он покряхтел:

- Ну что, Лука, берем тележку.

- Ну что ж, берем.

Мы взялись, я потащил, он сохранял равновесие.

На улице бесновалась толпа, пароход был большой, но на входе обилечивала всех неопытная билетерша. Это взволновало народ, а хамство матросов, оттеснявших толпу от судна, взбесило.

- Нептунские!!! – кричит билетерша. Толстопузые санаторники проходят на судно.

- Пельянские!!! – дальше толкаются пельянские.

- Скороговые!!!

- Москвичи-Коломна!

- Грунтоведы!!! – это Эльвира всех растолкала и задавила авторитетом ЛГУ-СПбГУ. Мы с Ереванычем протолкнулись на борт последними, все вещи уже сложили в одно место, на палубу, туда и мы сложили свою ношу.

Все разбрелись по судну, я оказался на носу. И присел здесь на снастях.

Последние, на халяву, сели старухи в черных одеждах. Матросы ловко скрутили канаты, мы вышли в море. Тарахтел мощный дизель, мы вышли в море. Я подумал, подумал и открыл портвейн.

 

Волны пенятся, отходя от бортов корабля. Между пузырями волны блестят чернотой. Тучи тратятся на морось, они побледнели и приготовились растаять. Люди в основном спят в каютах. Здесь на палубе холодно. Только паломники кормят чаек, те хватают хлеб на лету, сразу его едят, *замерев на месте, попрошайничают глубоким гортанным криком.

Снасти и палуба намокли, скользко. Я спустился в каюты.

Каюты – сочлененные комнаты, со столами, лавками и картинками на стенах. На столах плошки с конфетами «Барбарис», в продаже есть бутерброды и дорогое пиво. Уютно. На всех лавках спят. Я нашел себе место, отхлебнул портвейна, заткнул его пробкой и прислушался к чужому разговору:

- А чой ты замер? На, маслица покушай.

- Першит здеся что-то.

- Ну вот и святые места. Слава Господи Иисусе, и че ты не молишься? Здоровья, может, даст внучкам.

- Да внучкам бы, что надо. А что батюшка сказал?

- Говорил что пройдет, это возрастное, – зашамкали бумажки.

- Уронил, недотепа, маслице-то. Ладно, я сама его съем.

 

Я вскочил, на стенах висят картинки с парусниками, пора наверх на палубу.

На палубе я достал плащ и полиэтилен. Дождь усилился. Полиэтиленом я накрыл все наши вещи.

- Молодец, Лука, – это Юрий Иванович с Эльвирой вышли подышать свежим воздухом. Их похвала была настолько мне приятна, что я растерялся от гордости.

- Да вещи мокнут, чего не накрыть-то. Я так всегда...

- Ну молодец, молодец...

 

Они пошли на правый борт, я пошел на левый. Присел на железный ящик и стал смотреть на море и вдаль. Волны переливались сталью, послушно отходя от бортов. Острова камней и сосен величественно проходили мимо. Отлив окружил острова каймой оливковых водорослей, изредка в воде парили нежные медузы. Сталь волн блестела, перекатываясь бликами бледного неба. На горизонте волны входили в небо, сталь блестела так, что было больно смотреть. И если отвести взгляд от волны, искры в глазах все скачут по соснам и по камням.

 

- Ты знаешь, куда ты попадешь?

Я повернулся направо, рядом со мной сидел опытный старичок, который по моей задумчивости определил, что я с ходу не пошлю его в жопу. Он был лыс, с маленькой седой бородкой. Я задумался: - Знаю. Да! Конечно! Соловецкий мужской ставропигиальный монастырь основан в 15 веке преподобным Савватием и Германом. Оплот церкви на севере. Скиты схимников.

- А люди?

- А люди недавно тут сидели. СЛОН, потом СТОН. Соловецкий лагерь особого назначения и тюрьма особого назначения. Это были суровые годы. Людей мучили...

- Я вижу, ты душевный человек. Вот на пирсе мне встретились, тоже душевные люди.

Острова все плыли мимо, чайки наглели, активно выпрашивая кусочки хлеба у фотографирующих их пассажиров: - Чайки наглые – просят и просят. Вот если снимок, как она на лету хватает, то это удача. Да? – мимоходом говорил я старичку.

- Да, да, конечно. Я уже был на Соловках.

- Когда?

- В прошлом году.

- А сейчас зачем идешь?

- Не могу без них. Да меня здесь все знают, я сорок лет по Белому морю на судах хожу. Вот и сейчас капитан говорит: «Пойдем, Семеныч». И взял меня без билета.

- А скоро придем?

- Да вот за теми островами, вдали.

- А, – и я засмотрелся на острова. Целые ожерелья лохматых островов. Лишайники седой подстилкой подчеркивают свежесть сосен. Каменные пляжи. Пузыри.

- А вот и Соловецкий. Там уже видно.

Я смотрю – видно башни, стены, купола. Виден и поселок. Небо в полосатых барашках уже пропускает солнышко.

- Да, приехали. Помогите мне с телегой выбраться.

- Угу.

С вещей стягиваю полиэтилен, достаю рюкзак. Вытягиваю телегу. Смотрю, подходит ко мне жена Темы с фотоаппаратом-мыльницей.

- Приехали?

- Да. Таня, сделай мне фотку на память.

- Давай.

Я становлюсь у борта.

- Таня, главное башенки, море и небо.

Меня фотографируют.

- Я пойду будить всех.

- Иди.

Таня ушла в каюты, Эльвира и Ереваныч тоже. Судно входило в гавань. На входе в гавань маленький островок, на островке крест, камни и сосны – такое чудесное сочетание я видел первый раз в жизни.

 

Матросы делали свое дело. Пришвартовались. Я сошел на берег, мне подняли телегу. Я прошел по деревянной пристани. Размял ноги. Красотища-то. Север и русская старинная архитектура, море и попы на лодке. Вдоль пристани разбитое здание, это напоминает о Русской печальной истории. Ко мне подходили наши экспедиционные и останавливались, поджидая других.

Я чувствую, от адреналина у меня задрожали ноги.

Подошел и Семеныч:

- Слушай, ты же был в Эрмитаже. И я тебя там видел.

- Я там был часто и много. И...

- Да! Точно! В сортире твоя большая головенка возвышалась над кабинками.

- А больше ты там ничего ни видел?

- Ну-у-у, твои надутые щеки и пыхтение.

На меня смотрят с жалостью, черт, вот мудак, привязался ко мне. Козлина.

- Ты, Лука, не серчай. Не серчай. Я магистр магии. Сегодня открываются каналы, проводящие в себе космическую энергию. Ты светлый человек, подставь свои болячки боженьке и все будет хорошо.

- Семеныч, вы всегда так?

- Болячки людей – моя забота, я могу...

- Иди отсюда, не отвлекай Луку, он работать должен.

Начальница прогнала Семеныча подальше, и он побрел по набережной к Соловецкому кремлю. Его дорога шла в гору, справа плескалось море, слева стояло разбитое кирпичное здание в четыре этажа. Стены монастыря сложены из циклопических, обкатанных ледником гранитных валунов. Эти валуны обросли рыжими и черными лишайниками, издали стены смотрятся грязными. Башни располагаются по углам кремля и покрыты остроконечными деревянными крышами. Много построек древнего кирпича, побеленного мелом. Древние деревянные части зданий сделаны из осины и поэтому серебрятся в утреннем солнце. Соборы, терема, часовни настолько древние и седые, что выдают всю прелестную неуклюжесть наших предков.

 

Наша команда побрела путем Семеныча, живо интересуясь, что выгружали монахи из своего судна. Кроме холодильников, все упаковано до неузнаваемости. Добрели до двухэтажного здания, обшитого досками, начальство юркнуло в него. Тема оповестил, что это гостиница и в ней они жили в прошлом году. Начальство юркнуло вовнутрь. Через двери, окна и другие щели заметно, что на первом этаже гостиницы сделан евроремонт. Вся внутри серебристо-салатовая, блестит, подвесные потолки, современные люстры, кафель.

- Вот это да, Лука, в прошлом году я стены кулаками пробивал. А тут ремонт.

- Да, как в бараке жили. Воду в ведрах носили. Еду там готовили – мне указали на сарайчик.

- Ну я схожу посмотрю, что там.

В сарайчике устроили склад пива. Я присел на ступеньки сарая. Откупорил бутылку и отхлебнул портвейна. Экспедиция расположилась на двух зеленых скамейках перед входом в гостиницу, и кто-то что-то уже ел. Ко мне подошла Галя.

- Нас не селят в гостиницу. Эльвира побежала к директору, он ее знакомый. Может, договорится о скидках, тогда, может, въедем.

- Глотни портвейна.

- Мне? Зачем?

- За приезд. Я первый раз эти башни и купола вижу. Немного.

- А я много и не пью.

Галя отхлебнула. Я заткнул бутылку пробкой.

- Пойдем к нашим, Галя. Покушаем.

- Пойдем.

Эльвира прибежала за секунду до нас и говорит:

- Договорилась. Временно селимся тут на первом этаже. Завтра другое место поищем. Начальство тут поменялось. Делают деньги. Галя с Мариной организуют ужин.

В нашем распоряжении было три комнаты, одна комната перегорожена стеной, то есть мы распоряжались четырьмя комнатами и коридором. Мальчики, девочки, кухня и снаряжение разместились в своих комнатах с превеликой скоростью. Нам выдали белье, две простыни и одеяло. Новые подушки, матрасы, теплые одеяла уже лежали на топчанах. Я завалил свой угол у окна вещами из рюкзака. Что не поместилось в тумбочку, я навалил на кровать или под кровать. Также я нашел еду из поезда, она еще не стухла. Я взял *портвейн и пошел обедать. Так как московские были пьяны и спали, я пошел один, хотя бабы уже что-то готовили. Надо подумать, что я тут хочу увидеть. Башенки, церквушки, море. Потом рыбу половить и бросить пьянство. Черт, портвейн с собой! Ну ладно, это подарок, к тому же приезд, да и один я не пью же, а тут все-таки Соловки. Таки Соловки? – сказал Мойша Соломону!!!

 

Я присел на пристани и разложил снедь на плиту набережной. Ложек, тарелок нет – придется жрать руками, но вначале выпью, пора мутить мозг.

Развернул бутерброд. Ем.

- Это озеро Святое.

- Что? – женщина в черной юбке, черной сумочке и черных лакированных туфельках на высоком каблуке. Она стояла с группой туристов. И первая начала разговор, – что?

- Это озеро называется Святое.

- А я думал, это море. Хотя пролива и не видно. Там за домами пролива нет.

- Нет.

- Вы правы, это озера.

Она подняла за мной бумажку.

- Не мусори тут, это озеро чистое.

Я смущен, мне грустно: я мусорю, хотя думаю о вечном. Об этих церквях и башнях. И что делать, я отпил портвейна.

- Вот портвейн, все допить не могу. Хороший портвейн.

- Хороший?

- Да, хороший. В Питере он хороший. Я сам из Питера.

- Интересно...

- Хотите попробовать?

Женщина слишком задерживается. Может, энергию озера впитывает. Впрочем, она какая-то потрепанная. На черных шмотках кристаллики соли и слюды, да и не поглажены шмотки. Вот она берет бутылку и бутерброд. Вот пьет, куксится, съедает сыр, а булку убирает в сумочку.

- А почему вы не ели, а убрали?

- Голубей кормить.

- А-а. А я думал, пост такой. Хлеб нельзя.

- Нет. Нет, конечно. Ладно.

- А вы сейчас куда?

- Голубей кормить.

Я срочно собираю остатки бумажек в пакет. Во время нашей содержательной беседы я все сожрал.

- А можно с вами? Я тут первый раз. Никого не знаю. И мне тоже хочется голубей покормить.

- Давай.

Мы пошли вместе по дороге между озером и стенами. Ее люди заходили в ворота. Я сорвал соломину и стал по-простому ею ковыряться в зубах.

- Вам портвейн понравился?

- Нет, я пила и лучше. Марокканский. Вот, можешь угоститься.

Она протянула маленькую фляжку. Я открутил крышку, скорчил физиономию и сделал гигантский глоток. Потом закрутил крышку и резко прыгнул к озеру. Запивать.

- Что это?!

- Настойка полыни.

- Полыни? Я черпал воду ладонями и пил! Пил!

- Озеро святое. Молодец что пьешь. Вкусная вода?

В моей голове шагали строем лилипуты и колотили дубинами микробов.

- Бе-е.

- Что? что? А да, вроде она крепкая. Я ее редко пью.

- Ладно, где ваши голуби?

Руки я вытер о штаны. Пакет забыл в озере, пока я пил, он утонул. Она мне ничего не сказала. По тропинке мы прошли поселок и приблизились к камням. Трава у моря особая, не травянистая и чуть жестче. Идти я не мог и сел на траву. Женщина кидала куски хлеба в море.

- А где твой пакет?

- Пакет забыл. Слушай, от твоей водки так тепло по телу и разливается.

- Да, она от гриппа.

Я лег, барашки облаков накрыли землю. Земля теплая – она внушает уверенность.

- Представь, абсент – это тоже полынная водка. Может, я увижу призраков.

- Нет. В абсенте другая полынь. И... – на ее лице черточками пробежал страх – не пугай меня.

- Я не пугаю. Просто если я ее еще выпью, то умру и проснусь только утром.

Она отвернулась к морю. Я достал бутылку, портвейн плескался на донышке. Я допил, бутылку аккуратно положил. Встал. Сорвал сосновых игл. Пожевал иглы. Подошел к женщине. Подошел к женщине и всю ее схватил. Черточки страха пробежали по ее лицу. Соски у нее черные – врезалось в мозг. Черные соски. Я вижу их через декольте и вижу ее лицо, полное обреченного страха. Детские черты лица, полные обреченного страха.

- Нет... Не надо...Нет... – шепотом сказала женщина в черном.

- Положи меня, пожалуйста, на траву. Мне уже нормально и не лечь – сказал я.

Она присела вместе со мной и уложила меня рядом. Я прижал ее холодные руки к своему лицу.

- Просто я сюда приехал бросать пить. А тут портвейн подарили, и я решил, тут место такое. Надо его узнать, и...

- Подарили, кто?

- Да на вокзале девушка, – я прижал ее руки к шее и груди, – мы не вместе, она с курсантами ушла.

- Ушла?

- Нет, нет, не так. Тут место такое… я хотел женщину, а со мной никого нет. И...

- Ты напился.

- Да. Но...

- Я не уйду. Зачем.

Она положила ладони мне на грудь, густой водопад волос скрывал ее от меня. Тогда я расстегнул и спустил штаны, а ее руки положил на свой член. Потом нашел ее трусики. Она расстегнула мою рубашку и присосалась к моей груди, у нее черные соски, черные соски.

Что-то я дернул на застежке у нее на спине, вся одежда слетает. Она нагая. Я ее переворачиваю. Загибаю колени. Одеваю презерватив и рукой заталкиваю хуй в ее склизкую пещеру. Я ничего не чувствую, что-то трется. Но ее лицо, оно боролось, сдавалось. Наивное блаженство, а может, греза за закрытыми глазами. Ее соски естественно черные, многие складочки и точки ее тела темные. Волосы черные, и на молоке кожи их не скрыть.

Я чувствую первое тепло, но не искорки удовольствия.

Хорошо с гондоном! Где Леся. Где?

Она резко меняет позу, мы сношаемся по-звериному, мне стало лучше. Ягодицы так себе, напряженные спинные мышцы. Сосенки – отцветший иван-чай. Я даже не замечаю, что она кусает траву. Чувствую – вот уже идет к концу, пошло, пошло. Последнее, что чую в ней, – яростный порыв жара, но я пьяный. Снимаю презерватив, он оплавлен и с него капает расплавленный латекс. Скидываю резинку с себя, она льется на бутылку. Женщина валяется и в конвульсиях ест траву. Я ложусь рядом, неприятное ощущение от водки, я засыпаю.

 

Болит голова. Черт.

 

Она была тут. Вскакиваю, неприятные ощущения внутри. Мерзость. Она стоит на камне, смотрит в сторону. Я размял одежду. Подхожу к ней. В ее черной одежде прибавилось пылинок и прозрачных кристалликов. Я ее отряхиваю, расправляю смятые складки. Застегиваю крючки, пуговицы, она не суетится. Ей хорошо и так. Она смотрит на меня:*

- Как давно у меня не было этого. Как давно. Ты, ты соблазнил.

Она усмехнулась, типа я могу гордиться тем, что я ее соблазнил. Это все что-то не то. По венам кровь принесла в голову тошноту. У меня потемнело в глазах, я медленно опустился на траву и улегся около ног женщины.

Закрыл глаза, меня немного повертело. Женщина присела рядом.

- Пойдем, пойдем.

Просящий голос вызвал жалость и позывы к действию. Я зашевелился, тошнота вроде не так противна, решил встать.

- Помогу, помогу. Вставай, вставай. Давай, я тебе помогу.

Женщина помогла тем, что ладошкой стала давить мне живот, то есть поддерживать за живот.

Береговая линия покрыта гранитными округлыми булыжниками. Идем по этим булыжникам. Я беру ее за руку, в другой руке тащу пустую, лично мне ненужную бутылку портвейна. Разговор не идет, в горле ком усталости. Все опостылело, говорить и смеяться не о чем. Как зовут эту бабу? Почему я не испытываю того, о чем мечтал в детстве? Почему эта сука улыбается?! Гадость какая!

 

Она выпускает руку, подходит к квадратной луже и начинает из нее пить. Из нее можно пить, так как это маршевый родник, с пресной водой.

- Ты знаешь, что это?

- Конечно! Я больше удивлен, что ты знаешь про маршевые родники.

- Пожила-узнала. Женщина присела на корточки. Она набрала воду в горсти, и, охнув, вымыла бледное лицо, при этом ни грамма косметики не потекло*.

- Ты не пользуешься косметикой?

- Нет, я и так ничего. И так уже давно.

- Давно?

- Да вот пятьсот лет.

Я подхожу к ней, свободной ладонью глажу ее голову, ее волосы:

- Ты серьезно?

- Что серьезно?

- Ну я пьян, мне кажется всякое.

Я смущен и молчу. Волны плещутся в гранитных кругляшах. Сосны млеют на солнышке, солнце вытапливает из сосен смолу. На гальке разбитая пивная бутылка. Она ее подняла:

- Смотри, цветное стекло, тебе нравится?

- У меня такое есть. Вытянув пустой портвейн перед ее лицом, я стою, думаю. Мало водки, надо еще.

- Слушай, дай еще водки?

- Тебе же что-то кажется. Мальчик. Хотя, на...

Женщина достает из сумки газету, делает кулек и собирает в него стекла.

- Мне мало. Ну что такого. Ну слышал, что ты жила пятьсот. Ну мне глотнуть немного. Завтра работать, и сейчас последний выходной. А...

- Бери. Ты еще не так пьян.

- В смысле.

Я вытащил флягу, глотнул, закусил хвоей. Спокойно закрыл флягу. Выпрямился, спокойно говорю:

- Подожди.

Поворачиваюсь. И шквал блевоты, еще шквал. Вытираю лицо и руки. Протягиваю ей флягу. Ложусь на траву. Она меня не бросила, присела рядом.

- Так зачем тебе стекла? – сказал я, и закрыл глаза.

- У хозяйки мыши. Я их в норку положу.

 

Чувствую ее руки. Потом она травой вытерла мое лицо. Ее слова всплывали цветными ассоциациями. Баку, где я был маленький. Я с папой на рынке, он предлагает продать свою ручку, чтобы купить мне мандарины. Я уже не плачу, мне жалко его ручку, и он ведет меня за руку, я смотрю на папу – он такой большой, а продавцы все маленькие и смуглые. А в древней Испании все носят плащи. Потом винные подвалы, я лечу над полом около бочек. Скалы с овцами на сухой траве. Евреи идут в синагогу. Холеные мужики с черными глазами.

 

Опять чувствую сухую траву на лице, она вытерла мне губы.

 

Что-то все про необрезанные члены евреев среди винных бутылок.

 

Я потерял чистоту в себе. Открываю глаза. Пытаюсь стряхнуть кристаллики со своей одежды. Миллионы кристалликов со складок своей одежды. Да! Хватит блестеть. Черт. Я потерял чистоту в себе.

 

Встать. Только встать. Кричать. И я ору на бабу:

- Слушай, а в тебе много хуев было! Что! Только не лечи, что за пятьсот лет я первый! А! Что у меня будет такая же бледная стертая кожа! Да!

От жалости я заплакал. Какое горе. Небо. Небо. Колпак воздуха вокруг земли. Что я, мало тебя коптил?! Что теперь мне мучиться. Я кинул камень – он сломал росток березы. Боже.

- Я тебя на корабле видела. Ты хороший. Очень хороший. Вижу, тебе лучше. Пойдем, хватит.

И она повела меня по дорожке. Если она меня отпускала, я хватался за дерево. Она меня ведет. Потом она куда-то делась. Я упал и пополз в сторону домов. Хорошо хоть потрахался, еще одну трахнул. Какую только, еще трахнул. Хорошо.

 

ы-ы-ы

 

Дом построен из старых бревен, рядом деревянная скамейка. Я залез на нее и лег с открытыми глазами. Дом крайний на улице. Не думал, что на Соловках есть улицы с домами. За забором вижу ряд коттеджей. В мою сторону идет мужичок в кепке и старом морском кителе. Он идет мимо, смотрит на меня сверху. Он небрит, щетина седая, уголки глаз и щеки в морщинах. Мужичок ничего не сказал, вошел в дом. Я немного полежал и, когда начало темнеть, поднялся. Кристаллов на моей одежде нет, чувства грязи тоже. Я зачем-то взял свою пустую бутылку и пошел искать дорогу в гостиницу.

Тут заасфальтировали неудобные пути и улицы, по которым никто не ходит. Я шел в сторону кремля, вроде там моя гостиница. *Местные виды и быт меня мало интересуют. Прошел около памятника замученных в местной тюрьме. К морю я привык. Кремль вот поражает размерами валунов в стенах, ярко-рыжими лишайниками, которые покрывают эти валуны. Бросается в глаза нескладность самого большого величавого собора. Около гостиницы на горочке маленькая часовенка. В гостинице я натыкаюсь на своих. Прохожу их быстрым шагом и сразу иду в сортир. Наши смотрят мне в спину, меня это угнетает, я прячусь в кабинке. Чувствую, как расслабляется тело, которое напряглось, когда я проходил перед глазами своей экспедиции. Пустую бутылку ставлю за бачок. Кафель в сортире новый, бежевых тонов. Я облегчаюсь, хочется читать, но читать нечего. Вытираю попу, застегиваю штаны. Мне дурно, я поворачиваюсь к унитазу и, открыв рот, пускаю в него теплый ком, который прошел по кишкам, горлу и шлепнулся в унитазную воду. После кабинки иду к зеркалу. Какое красивое правильное лицо, с большим лбом и арийским цветом кожи. Черт, и мне не везет. Только приехал – и сразу алкоголь.

 

Пора к народу. Захожу в комнату. В ней пусто, все жрут в столовой. Только на кровати лежит Тема. Тема подымается и смеется:

- Ты откуда, Лука, такой грязный?

- Грязный?

- Ну да. Уже нагулялся! Ты где был?

- Да знакомых встретил. Меня больше интересовала моя одежда, какие-то мокрые комья грязи портили мой вид. Я подошел к старперской тумбочке, взял туалетную бумагу. Грязь вытиралась легко.

- Как же ты, Лука, погулял?

- Да просто, Тема. Просто. Пока ты болел. Я вышел, выпил и встретил питерских знакомых. Мы пошли к ним, но я не дошел, так как упал, и они меня не нашли.

Тема смеется:

- Ты их завтра найди.

- Нет, Тема, я сюда приехал работать, а не умирать. Я думаю, мы и сами погуляем.

- Конечно, Лука, завтра.

Я вижу, Тема доволен. У нас установилось товарищество. Я собираю грязные бумажки в кулачки и иду в столовую, там все сидят.

 

Столовая светлая, посередине стоит стол. На столе котлы и тарелки. Чинно сидят люди в походной одежде. Я обхожу стол вокруг, пытаюсь понять, что мне нужно. Смотрю, во главе стола сидит Эльвира. У нее на ленточке висят старые очки.

- А, Лука. А мы тебя искали.

- Где ты был? Мы беспокоились.

Улыбаюсь всем: - Меня поразили башни Кремля. Я ходил вокруг стен.

- Так долго?

- А мы тебя и не видели. Мы там ходили и около озера были...

Толчок тошноты мешает все эти лица стариков, старух и взрослых тухлых людей. Тут я вижу картонную коробку, в которой устроили помойку. Я подхожу к ней и выкидываю в нее свои грязные бумажки.

- Лука, будешь кашу?

Это Наташа из Москвы. Молодец, заботится обо мне.

- Да, я буду есть. Только мне кашу без сахара и соли.

- Как это?

- Наташа, я не ем сахар и соль. От сахара у меня болят зубы, а соли в день нужно 5 грамм.

- Ну на тебя мы так не варили. Не хочешь не ешь.

- Наташа, что ты злая такая!

Наташа обиделась и села к взрослым, взяла железную кружку чая и стала вливаться в разговор взрослых посредством покраснения лица на двусмысленностях, а еще она смотрит всем им в рот. Дура короче.

Где-то с краю сидит Галя.

- Галя, есть кипяток?

- Есть.

- А геркулес?

- Есть.

- Завари мне геркулес, пожалуйста. Только без соли и сахара.

- Хорошо, Лука. А разве геркулес так едят?

- Едят. Пьяные студенты едят. А я не пью, я просто его так люблю.

Галя принесла мне тарелку и налила в нее кипяток. Хлопья я насыпал сам. Галя снова села за стол. Я поймал взгляд Наташи, но заговорил с Женей. Евгений сидел за столом и скучал с благообразным видом. Чай он пил из большой кружки. Вижу его образцовость. *Не грубит, мнение о нем хорошее, взрослые его не бранят.

- Что, Евгений, скучаешь?

- Устал.

- Устал? Ты уже устал?

- Лука, он в отличие от тебя нам помогал. Ты шлялся, а он работал.

- Ну молодец...

- Лука, а зря ты смеешься – крикнула Эльвира.

За столом загудели. Я устыдился. Но перебороть улыбку не смог, да и думай, Лука. Начальство будет по работе о тебе судить. Хотя погулял я говняно. Черт. Главное теперь никому здесь не ныть об этом. А то говняно так общаться. Каша в тарелке заканчивалась. Я опять в норме.

- Лука, возьми чай.

- Спасибо, Галя.

- Слушайте все.

Эльвира встала, все обратили на нее внимание.

- Значит так. Завтра рабочий день. Не работающие по своей программе. Вы, наверное, осмотритесь.

- Да-да-да. Мы пойдем монастырь смотреть, – затрещала Марина. Да!

- Хорошо, а мы работать. И я хочу спросить: Лука, ты взял сапоги?!

- Ну да.

- Завтра ты копаешь.

- Копаю.

Ужин закончился, все расходятся.

- Женя, может, преферанс?

- Я не играю.

- И никаких карт, – добавила Эльвира мне напоследок.

- У нее были проблемы с картежниками, – сказал Женя, – да я и не играю.

Я встал, вышел, пересек коридор, вошел и лег на кровать, укрывшись с головой. Уснул. Уснул, но лежу и все слышу.

 

В комнату вошли люди.

- Ну как ты?

Это Таня пришла к Теме.

- Ну так,– заворковали они. Потом вошли более серьезные люди.

- Валентин, ну что скажете. Это Ереваныч.

- В принципе подобное видел. Это Некто Валентин.

- А, знакомьтесь, Артем, Маша. Это Валентин. Между прочим, один из открывателей нефти в Сибири.

- Правда? Вы!

- Ну я...

- Валентин, не стесняйся. Он разобрался, где, в каких горных складчатостях надо искать нефть.

- Да. Я...

Валентин, говорил, оправдываясь, это я слышал. Потом опять воркование, потом у меня затекли ноги, Я пошевелился, захотел в туалет. В полудреме собирался в туалет. Минут сорок. Слышу женско-молодецкое.

- Может, он пойдет?

- Да он спит.

- Кто спит! – я резко скинул одеяло, – я сейчас иду.

- Да, Лука и Женя. Собирайтесь, пойдем.

Женя тоже вылез из-под одеяла. Я достал фотоаппарат, он собирался.

С горечью заметил, что на щеколде фотика отсутствует болтик. Так такой болтик можно найти в часовой мастерской.

- Лука быстрее. Быстрее.

- У меня из фотоаппарата болтик выпал.

- У нас есть фотоаппарат.

Я вскочил и побежал. На крыльце был только Евгений.

- А где девчонки?

- Сейчас выйдут.

- Что, охранять нас подняли? И где они?

- Сейчас выйдут.

- Евгений, а тут есть магазин 24 часа?

- Зайдем?

- Зайдем.

Вышли девушки, мы пошли гулять.

Девушек четыре штуки. Света толстая, Галя стильная. Наташа – не понял, как познакомился. И Таня.

Я, Евгений и Таня идем и разговариваем.

Девушки хотели идти вдоль стен в темноту. Наташа вроде смотрела на луну. А мы идем в магазин, они идут за нами и разговаривают о красоте севера. Магазин 24 часа помещается в бараке. Барак разделен пополам, два входа, два магазина.

Мы зашли в магазин “Оазис”.

Евгений купил пол-литра водки ”Исток”, Галя взяла хорошего пива. Девочки поахали насчет цен и ассортимента. У меня денег нет, но я нацелен на водку, купленную Евгением.

Дошли до стен.

- Вот это махина! Смотрите, какие булыжники.

- Да, Лука, это все монахи делали. Просто шедевр, представляете.

- Да не шедевр. Грандиозно просто. Стройно. Хотя да, вдохновляет – значит, шедевр.

 

Монастырь с одной стороны стоял на берегу моря. С другой – на берегу озера. У озера Евгений открыл водку. Вроде днем я здесь был. Я и Евгений молча уже решили пить водку. Маша и Галя подошли к нам, а Наташа и Света говорили в стороне. Появилась водка и закуска.

Евгений открыл и сразу глотнул и закусил. Не по-людски, но я сделал то же самое, в мой мозг пролезла депрессия. Я стал понимать окружение еще меньше. Все стало непонятно, во всяком случае, с момента моего приплытия сюда, а до этого момента действительность была вроде решета, ни с чем не сравнимо.

 

- Лука, а что ты по этому поводу думаешь?

- По какому?

- Завтра устроить пикник.

- А по сколько скидываться?

- Ну мы еще не думали...

- Тогда завтра все сделаем.

Евгений выпил, я за ним. Смотрю, он тоже еле на ногах стоит. А девушки, они нагулялись, наговорились. Мы тащимся за ними. Полбутылки еще есть. Дошли до гостиницы, все спать, а у меня бодряк. Женя оставил бутылку, ушел, уснул и захрапел. Я полюбовался звездами полчаса. Потом зашел в гостиницу. Вошел в комнату, все спят. Я случайно свалил стул и рассыпал мыльницы и зубные щетки. Но незаметно все собрал, взял свои и пошел искать душ. Когда вышел, встал Ереваныч и выключил свет. Я ему говорю:

- Забыл выключить.

- Бывает, – это он мне. Душ нашел за захлопнутой дверью. Дверь открыл ручкой зубной щетки. Включил одну горячую воду. Не забыл раздеться. Удивляюсь, почему вода горячая. Но терпимо. Моюсь мочалкой и мылом. Встает член, фантазирую, онанирую. Кончаю на фантазии, что моя девушка меня любит и все мне прощает, и все ее соседки по комнате невинны...

 

Вытираюсь, одеваю трусы и майку. Иду спать, встречаю Наташу:

- А что, душ есть?

- Да. От меня идет пар. Я очень чист.

- Но он же был закрыт?

- Я открыл. Ты помойся, захлопни его.

- Хорошо, – она убегает. Я довольный иду спать. Шумно застилаю кровать гостиничным бельем, мне хочется петь, но я ложусь и засыпаю. Снов не вижу.

 

Меня будят. Ереваныч, Валентин и Бородатый разбудили меня тем, что они проснулись, лежат, потягиваются, их кости трещат и щелкают – меня это будит. Голова чистая,* хорошо. Вскакиваю из мужчин первый, бегу мыться и чистить зубы. Две женщины уже вовсю готовят кашу.

- Доброе утро!

- Доброе утро, Лука! Что так рано встал?

- Я всегда рано встаю, – конечно, вру, но они верят.

Моюсь, моему лицу приятна холодная вода, в зеркале оно красиво. Иду обратно в комнату, многие встали, оделись и собрались мыться, Евгений спал в одежде.

- А здорово мы вчера, Евгений!

- Да-а, погудели.

- Если бы я не заболел, я бы с вами пошел.

- Тебя бы жена не пустила.

- Завтракать и на работу.

Я иду есть кашу с чаем. И уже готов копать. Едим молча. Женя плохо себя чувствует. Я опять заваривал себе отдельно. На это женщины возмущались. Все по-доброму, Наташа злостно. Наташа возмущалась злостно, как маленькая. Мы поели, сказали всем спасибо. И я пошел в комнату ждать распоряжений. Пока ждал, уснул.

 

- Лука, иди работать.

- Иду! Все иду!

Надеваю сапоги, джинсы, иду работать. Мы все идем через поселок, мимо аэродрома в лес и по лесу лесной дороге. На развилке все остановились. Эльвира с другой важной теткой что-то решают. Евгений постелил плащ и лег на обочине, под кустом.

- Галя, а что с ним?

- Ну они с Темой так вчера погуляли...

- А-а-а. Алкоголики.

- Сам-то как?

- Да я по-доброму, Галя. Нормально пьют люди, духовно богатые, а…

- И кто так тебе сказал. Ерунда.

- Ты так думаешь. А нам много работы сегодня?

- Нет. Мало.

Наташа ест чернику, мы тоже.*

Эльвира сворачивает на тропинку и идет в лес. Евгений просыпается и идет с другой теткой по дороге.

Мы идем за Эльвирой. Эльвира всех пропускает вперед и подходит ко мне. Ее голос назидательно-уважительный – это хорошо.

- Лука, ты не слышал – я тебе сейчас скажу.

- Да.

- Мы сейчас выйдем к морю. Сегодня нам следует взять образцы маршевых почв.

- Я знаю, что это такое. Маршевые луга, те луга, которые иногда заливает море. Там и растительность особая. Солеустойчивая растительность.

- Хорошо, Лука. Хорошо. Это ты нам расскажешь.

 

Мы поднялись в горку, потом спустились к морю. Горка, заросшая соснами и мхом, а на берегу растут уродливые березы. Вроде такие березы растут только на Белом море.

Экспедиция выскочила на луг и стала по нему ходить. У Эльвиры и Наташи горящие глаза. Наташа бегает за Эльвирой, Галя стоит на месте и что-то пишет в блокнот. Потом Эльвира подходит к Гале и кричит:

- Лука, копай здесь.

Я подхожу с лопатой и выкапываю четырехугольную ямку. Вроде такие копают. При исследовании почв.

- Тебя что, не учили копать?

- Нет, Наташа.

- Копают обычно так, чтобы солнце освещало лицевую сторону почвенного разреза. А ты как выкопал?

- Но, Наташа, солнце сегодня за облаками.

Все небо затянуло седыми беломорскими облаками.

- Но по правилу надо смотреть на солнце.

- Завтра посмотрю на солнце. И выкопаю по правилу.

Я снял второй слой земли. Земля серая и липкая.

Эльвира с Галей стали копаться в земле. Выделять слои, измерять линейкой и записывать результат. А Эльвира говорит:

- Какое здесь большое G.

- Да, G большое, – отвечает Галя.

Же! Же большое. Черт!

- И почему тут такое G?

- Оно здесь большое и есть.

Же такое и должно быть! Же большое! Мне скучно, я решил прогуляться по берегу. И натыкаюсь на наших гуляющих. Там идет Таня. Я начинаю смеяться, подхожу к ней:

- Таня, они там большое Же нашли!

- И что?

- Да Же. Же! Жопа! Они про Же говорят, я не сдержался – отошел посмеяться.

- Слушай, а эти такие душные.

- Кто?

- Да Ереваныч, Валентин. Уже достали. Смеются все, смеются.

- А как Тема?

- Иду вот к нему. Ты не знаешь, как идти к гостинице?

- Нет. Но вроде по тропинке.

 

Таня свернула с берега на тропинку и скрылась между соснами. Я посмотрел на море. Начался прилив. Группа отдыхающих из нашей компании бродила по пляжу и бросала плоские камешки. *Море по привычке меня не восхищало, и зачем они приехали сюда так отдыхать. Толпой! Почему. Скучно что ли просто ездить, вот мне не скучно было бы, так просто поехать. А так работать надо. И я пошел к своей яме. Эльвира и Галя уже закончили. Из каждого слоя они взяли немного земли в пакетики и целый рюкзак этих образцов, мне тащить обратно.

- Лука, зарывай так, чтобы слои не перемешались, нижнюю почву на дно, верхние слои наверх.

- Конечно, Эльвира Валерьевна.

Я зарываю яму. Идет прилив. С бескрайней глади моря дует ветерок. Прилив. Яма находится на бугорке, и вот это остров. Эльвира таки успела сойти на берег, не замочившись. Этим она довольна и довольно мне говорит:

- Ну, Лука, поработаешь мужчиной. Неси девушек на руках.

- Конечно, Эльвира Валерьевна. Мне приятно будет.

Я зарыл яму. Взял инструмент и образцы:

- Их спасаем в первую очередь.

- Молодец, – сказала Эльвира.

- Нахал, – прошептала Наташа, но сойти с островка уже не могла – шел прилив. Галя убирала фотоаппарат и блокнот к себе в сумочку. Я отнес мешок и лопату, потом Наташу. Потом Галю. От женского тепла я вспомнил вчерашний день, в голове поплохело, я потерялся в своих комплексах и глубокой душе. Потом подошли гуляющие. Эльвира пошла к ним, я ей крикнул:

- А может, они возьмут образцы?

- Нет, еще один разрез будет. А рюкзак один. Маленькие мешочки они не понесут. Галя, иди на тот берег залива и найди еще место для разреза.

 

Я пошел за Галей. Отвратительно все было вчера. Черная женщина 500 лет. Галя нашла место для ямы. Я должен был копать там, где нет больших валунов, пока не докопаюсь до кембрийских песков. Я начал копать. Пришла Эльвира, она нашла грибы. Галя, Наташа и она идут собирать грибы. Я копаю разрез. Камни крошу лопатой, появляются мозоли. Но все глубже и глубже яма. Вспомнил окопчик сына полка. Там тоже была такая яма среди брусничника. Видимо, Катаев тоже так копался. И не он один, и после копались, и я копаюсь, и после будут. Все повторяется и ничего нового, особенно вчера – чьи-то необрезанные члены, и Испания, где все ходят в плащах и со шпагами. Как Колумбы. И черная женщина. Расплавленный презерватив. А этот розовый гранит от лопаты вообще рассыпается в крошку, и где нужный песочек. Да почва здесь каменистая, не для картошки, зря ее сюда Колумб привез. О, большой камень зашатался, а вот и песочек. Черт, от работы руки болят, трудно. Галя подошла ближе ко мне.

- Галя, вроде все.

- Да, первичная порода. Подолби ее.

Я стукаю лопатой по песку, лопата отскочила.

- Галя, этот песок как цемент спрессован.

- Да? Ну подолби его немного. И все.

Я немного его долблю, минут сорок. Руки в кровь, но зато Эльвира довольна, что я молодец.

Эльвира с Галей стали копаться в земле. Выделять слои, измерять линейкой и записывать результат. А Эльвира говорит:

- Какое здесь небольшое G.

- Да, G небольшое, – отвечает Галя.

- Же! Же – а что это?

- И почему тут такое G?

- Это обозначение глеевого процесса на английском.

- А-а. Я удовлетворен и иду искать грибы, пока грунтоведы возятся. Первым делом мою руки в море, защипало ладони. Ищу грибы. Тихая охота, люблю я ее. С детства больше всех грибов собираю.

Опытно замечаю, что грибов больше всего вдоль берега моря. Под березами. А вот и первые грибы. Красивые подберезовики. А скоро их будет много. Вот хорошо. Некоторые подберезовики росли среди прибрежной гальки, между камней – это чудо природы. Отойдя вдоль берега, лучше воротиться по лесу, там, должно быть, еще грибы есть. Я вошел в лес, там шла дорога, я пошел и тут возвышается крест. Могучий деревянный крест, на постаменте из валунов. На перекрестье врезана иконка троицы. Да... Надо пойти и всем про этот крест рассказать*. Я пошел, обернулся, запомнил дорогу и пошел к своим, к нашей политой потом яме. Наташа и Галя раскладывали бирки, каждую в свой мешочек с образцами. Значит, мы каждого образца берем два экземпляра, один в Москву, другой в Питер. Эльвира собирала грибы. Свои грибы я положил в чей-то пакет с сыроежками, мои грибы лучше и красивее. Синюшные подберезовики – класс!!! Я сел на травку и стал смотреть на море. Волны стального цвета на горизонте входили в серебро неба. Я лег и закрыл глаза. Подошла Эльвира и восхитилась подберезовикам. Дура!!! Я открыл глаза.

- Эльвира Валерьевна, а что там за крест в лесу.

- Крест?! Монахи поставили. Сейчас посмотрим.

Эльвира взяла лопату и сама засыпала яму. Я одел рюкзак и сразу снял. Тяжелый.

- Я его на обратном пути заберу.

- Нет, бери сейчас.

Галя и Наташа помогли одеть рюкзак.

- А где крест?

- Тут за горкой.

- Нет, нет. Он тут, за рощей.

И мы все прошли рощу, и вышли к кресту. Галя достала фотик.

- Я не буду сниматься, – сказала Наташа.

- Почему, Наташа?

- Не буду.

- Ладно, – мне все равно.

Я сфотографировал Галю, Эльвиру и крест, и просто крест.

- Ты и Эльвира – крутая фотография!

- Да уж... – Галя скривила губы. Мы пошли в гостиницу. Моя ноша тяжела, я смотрел под ноги. Вот и дорога, Ух. Вот и поселок. Ух! Вот и гостиница. Ух! Рюкзак я ломанул в угол, и сразу так легко...

- Лука, помоги с обедом...

- Марина, у меня дела...

 

Я шел чинить свой фотоаппарат, нужен часовщик. Выхожу из гостиницы. По сторонам кремль и поселок, я пошел в поселок. Гостиница стоит на небольшом пригорке, по склону бабушка ведет на веревках трех коз. Я иду к ней.

- Добрый день. Извините, а где здесь часовая мастерская?

- А ее нет.

- А кто часы чинит?

- Володька.

- Где он живет?

- А вон зеленая крыша, смотрите.

Я смотрю, вижу зеленую крышу.

- Так вот, идите туда, молодой человек. Володька Вам сделает. Хорошо сделает. Идите.

- Спасибо.

 

Я пошел к дому с железной зеленой крышей. Улиц здесь нет. Хотя на домах висят таблички с их названиями. Дома старой, барачной постройки. Местные привыкли к туристам, поэтому выглядят мирно. Я дошел до нужного дома. Балтийская 4, запомнилась его табличка. Дом и участок, разделен на четыре части. Где Володька? Я зашел в ту дверь, где был покрашен забор. Залаяла мелкая собака, вышел мужик в фуфайке.

- Кого?

- Володю.

- Какого?

- Который часы чинит.

- Туда тебе, – он указал на соседскую дверь. Я прошел к соседу, постучал в дверь. На веранду вышел дед и вопросительно уставился на меня.

- Володю! – кричу я.

Дед зашел в дом, вышел молодой мужик. Я молча протянул ему

фотоаппарат. Он не стал брать.

- Да здесь болтик выпал. Вот смотрите.

- А...

Он взял фотоаппарат.

- Вы в гостинице живете?

- Да.

- Я занесу сам. Завтра.

Мужик ушел, из окна раздался звон бокалов. Меня не пригласили, это негостеприимно. Я шел в гостиницу. В общаге бы пригласили, а тут нет. В мозг влетали неблагодарные мысли. Я вернулся в гостиницу, сразу сходил в туалет, помылся, пошел обедать. Все уже ели. Столовая *обживалась. На подоконниках стояли тарелки, ложки и кружки. На полу белый электрочайник. Значит, это не временное жилье. *Это к лучшему. В котле с супом плавали вареные грибы. Я молча от него отошел. В жареной картошке лежали жареные грибы. Я молча отошел, пошел в комнату. В своем барахле я нашел лапшу быстрого приготовления. Гады-грибы везде. Не ем я их! Не ем грибы!!!

 

Я вернулся в столовую. Ищу тарелку.

- Лука, супчика не желаете, – сказала тетя-дежурная.

- Нет, не желаю, – я сел на свой угол стола.

- Почему?

- Ну грибы я не ем.

- Почему?

- Меня тошнит от грибов. Это психическое.

- Как это?

- Да так, – я ломаю лапшу в пакете и вываливаю ее в тарелку.

- Галя, дай чайник!

- На...

Я заварил лапшу. Выдавил в нее масло, а соль откинул от себя с отвращением. Все едят молча. Женя ест с хлебом, Тема постоянно что-то хватает, а Таня за ним прислуживает. Девушки едят мало, в основном что-то пьют из кружек. Лапша еще не разогрелась, и я говорю:

- Черт, на углу сижу! Это что, я не женюсь семь лет?

- Да нет, Лука, жена с углом будет.

- Ну ты, Наташа, циник, не ожидал. Жена с углом. Черт, как я не подумал. Не надо такого. Я просто поем, а жениться не смогу нормально. Фигня это.

- Лука, да так всегда бывает, – сказала мне Галя.

Я принялся есть свою лапшу.

- Лука, а ты суп будешь? Это спросила женщина из старперов. Вот и

разделился стол. Взрослые и молодые, детей здесь нет. Взрослые ближе к начальству, а мы на отшибе.

- Нет, я не ем грибы.

Я ел лапшу. Взрослые говорили о природе и вспоминали про стены и церкви монастыря. Шутили. Наташа отнесла свою тарелку, вернулась с большой чашкой.

- Ого, чашка у тебя! – сказал Артем.

- Да вот. Наташа довольная села за стол, достала блокнотик. Что-то порылась в нем.

- Галя, посмотри, – я правильно отметила сегодня горизонты? – Галя берет блокнот и внимательно в него смотрит. Она ест картошку с грибами.

- Наташа, а что у тебя за А-1?

- А, это неразложившиеся растительные остатки.

- Ну лес понятно, а на море где они?

- Ракушки.

- Это неправильно. Вычеркни их.

- А где вы копали? – Тему это интересовало.

- На маршевых лугах и на склоне берега.

- Это для трансекты?

- Да, завтра заложим разрез, на верху гряды. Потом на болоте.

- Да, я ходил и нашел нормальное болото – высказал Евгений.

- И на болоте надо, и на границах болота...

Наташа что-то утверждала, Галя вносила коррективы, Влад какие-то установки поставил на болоте. А я приехал отдыхать, хоть и рабочим. Это вся лженаука мне до чертиков. Вот настоящая наука дома...

 

Я поел, поставил тарелку в угол на подоконнике, налил чай и ушел его пить в комнату. Здесь никого нет, я достал тетрадь. Еще задолго до экспедиции я задумал вести путевые заметки. Считалось, что здесь я брошу пить, задумаюсь о жизни и все пойму, и с сентября брошусь реализовывать возможности, таящиеся в Питере. Грустно смотрю на комнату с евроремонтом, новыми кроватями и всяким мужским барахлом. Зашли Артем и Евгений, я убрал тетрадь.

 

- Лука, пойдешь в баню?

- А старперы пойдут?

- Старперы...

- Да все эти старые козлы, кто с нами живут в комнате. Я пойду, только без них.

- Нет, не пойдут. Пойдем искать баню. Она где-то в поселке.

- Пошли.

Мы пошли в поселок искать баню. Хотя Евгений знал, где баня. И он нас сразу к ней привел. Баня деревянная, на берегу пруда. Сделана добротно, из толстых бревен.

- Евгений, откуда ты про нее знаешь?

- Я просто хотел тут в баньке попариться. И когда с болота домой шел, расспрашивал здесь, и мне ее показали.

- А я думал, ты только спишь. Где вход! Эй! Я ударил четыре раза дверь ногой.

- Эй! Кричит Тема.

- Дверь тут.

Евгений пошел за стену, там еще дверь в маленькую каморку банщика. Дверка открыта. Банщик лет двадцати слушает музыку из кассетного магнитофона. Музыка веселая.

- Слушай, можно мыться и париться.

- Ну если только через два часа.

- Стоимость.

- Вся баня 250 рублей. Если народу больше четверых, то по 80 рублей.

- Хорошо, запиши нас на 8 часов. Ну пойдемте, – резюмирует Евгений.

- Стой. Слушай. А веники-мочалки?

- Все включено, – важно говорит банщик. Банщик вышел из каморки. В его руке был веник. Он закрыл дверь, обошел стену и зашел в баню. Женя и Тема уже шли. Я их догнал. Они без меня решили идти в магазин. Я проверил карманы – денег нет, начал решать проблему.

- Евгений, у меня при себе нет денег, одолжи?

- Конечно.

- И на баню тоже. Или баксы купи.

- Нет, нет. У меня деньги есть.

В этом магазине мы были вчера. Вчера я его не разглядел. Пол деревянный, наполовину закрыт линолеумом. На стенах новогодние украшения. Пиво есть, и Питерское тоже. Продавщица молодая и некрасивая. Продают не только водку и пиво, но и конфеты, овощи, лимонады. Есть вкусная архангельская наливка. А я говорю:

- Ага. Мне две полторашки пива.

- А какого?

- Самого дешевого.

- Охота. 30 рублей.

- Его, его и пакет. Платит он, – я ткнул в Евгения.

- Четыре бутылки Бочкарева, три пакетика сухариков. И что он купил, тоже считайте.

Тема прошептал что-то Жене. Евгений что-то ему. Тема продавщице.

- Полторашку Охоты. И два пакетика чипсов.

Пока Евгений расплачивался, я вышел и рассматривал годовые кольца бревен в стене магазина. Разомлев на солнышке, по бревнам ползали мухи. Между мухами ползало веселое время и что-то терло черными лапками. А холодные гранитные скалы далеко отсюда, в Кеми. Вышли мои товарищи.

- Круто пива попьем! Да! Лука. Втроем!

- Ну ты, Тема, с женой. А я нет, мне бы женщину.

- *Втроем посидим-поговорим. Нормально.

- Посидим. Женя, петь будешь?

- Как пойдет. Баня – это хорошо.

Тут мне стало плохо, ведь то, что мне без женщин лучше будет – это патология. Пьянству ура, в бане без этого нельзя – кайфа не будет.

Наша гостиница возвышалась на пригорке. Мы идем, Тема от удовольствия светится. Он рад, что сегодня отдыхаем.

- Наконец-то отдохнем. Меня экзамены достали. От тюрьмы и грунтоведения не зарекайся.

- Что, Тема?

- Лука, какое дерьмо грунтоведение. Но закончу учиться, мне друг работу найдет.

- Какую работу?

- Да дома, я из Новороссийска. Меня вообще в ФСБ брали, но попал в это грунтоведение. Лука, не зарекайся. Грунтоведение догонит.

- Уже догнало, я же с вами. Хотя я сам физиолог растений. Скрещиваю растения с рыбами и быками.

- Как это?

- Ну есть генетические вектора, с маркерами рыб, быков. Кого угодно.

- Ты от грунтоведения не зарекайся.

Мы подошли к гостинице. Перед входом на зеленой лавочке сидели Юрий Иванович с бородатым мужчиной и женщиной.

- Мальчики, а вы где были?

- Юрий Иванович, а мы не мальчики.

- Ну Лука, если это нездоровый вопрос, я не буду его трогать. Вы что будете делать?

- А что…

- Ну есть идея сейчас пока не стемнело сходить в монастырь.

- Нет, мы...

- У Эльвиры там есть знакомые. Можно много чего посмотреть.

 

Старый мудак с синими губами. Черт, я разозлился, плюнул и пошел в комнату. В комнате никого нет, Женя с Темой любезно беседуют со старперами и хвалятся, наверное, про баню. Особенно Тема. Я лег ничком на кровать и закрыл глаза, уши заткнул руками. Приступ злости – это плохо, надо выходить из него. Я сосредоточился и стал смотреть калейдоскоп узоров, мелькающий в моих глазах. А в Питере чайки лазают по помойке суворовского училища и дерутся за остатки каши. Их перья серо-серебристые. На стрелке Васильевского острова на граните осколки хрустальных бокалов всяких свадеб. Питер – хороший город.

 

Я успокоился, открыл глаза. Стал рыться по своим вещам. Трусы, носки, бритва, мыльница оказались в одном пакете. Я его сунул в пакет с пивом. И лег на кровать. До бани еще час – есть время.

Вошли Евгений и Артем. Я им с ходу.

- Не люблю старперов за их пошлятину!

- Да козлы они, – сказал Артем. А Евгений спел:

- Ты сказала – это олдово, G F

- Ты сказала – это не в кайф, G F

- Ты сказала – это не клёво, G И

- Что это старпёрский драйв

- Старперский драйв!

 

Артем и Евгений собираются. Женя смотрит на просвет свои носки. Тема ничего не может найти и ругает жену. Женя собрался и тоже лег. Тема убежал за женой.

- Евгений, может, потом водки?

- Может. Я видел на берегу кафе. Там вчера был вкусный недорогой палтус.

- Посмотрим.

На кафе у меня нет русских денег. Есть доллары, я их хотел экономить, но тут решил тратиться. К черту их, на Соловках молодым я не буду. Да и вообще, молодость уходит. Гуляю. Евгений закрыл глаза. Я не знаю, что делать. Смотрю – на столе чья-то газета, беру, читаю:

Cуперкомпьютер IBM
20.11.2003 14:52 | 3Dnews

Компания IBM объявила о создании суперкомпьютера размером с телевизор, который может выполнять 2 триллиона операций в секунду – уменьшенный прототип суперкомпьютера Blue Gene/L, созданного для Lawrence Livermore National Laboratory в Калифорнии.

Новый суперкомпьютер использует 1,000 микропроцессоров на основе микропроцессорной технологии PowerPC, которая в настоящее время используется и компанией Apple Computer Inc. Данная технология также будет основой для игровых консолей следующего поколения фирм Nintendo и Sony.

 

Вошли Артем с Таней. Я продолжаю читать. На заднем плане Евгений все спрашивает про одежду, Маша ему ее достает. Тихо они касаются денежной темы. Денег у них немного. Потом Тема начинает петь:

- Ты сказала – это не клёво, G И

- Ты сказала – это не в кайф, G F

- Старперский драйв.

- Старперский драйв.

 

На мгновенье заглянул Валентин и сразу ушел. Ушла Таня.

- Ну пошли, – говорит Тема.

Я встаю, одеваю обувь. Подхожу и бужу Евгения.

- Пойдем, Женя, в баню.

- Не хочу вставать. Но надо.

Евгений встает. Берем вещи, идем в баню. Все хочу сказать Теме про Валентина и старперский драйв. Понимаю, что это глупо, и не говорю. Идем быстро, так как оказывается, что уже опаздываем. На лавке сидят многие наши и курят. Солнце клонится к башням кремля. Ветра нет, тихо и хорошо.

 

В бане уже пусто, стены из вагонки. Есть зеркало и столик.

- Я пойду смотреть парилку. Парилка хорошая.

- Мужики, классно-то как. Все здесь офигенно. Я счастлив.

- Ты счастлив.

- Да, Женя. Я нашел именно то, что я хотел тут найти. Я быстро раздеваюсь. Глотаю пиво. Одежду кидаю как попало. Бегу в парилку. В мыльной набираю ведро холодной воды. Потом тазик горячей. В мыльню заходит Тема.

- Я пойду.

- Иди, только лавки окати кипятком.

Он заходит в парную и выходит с лоханью, в которую мы наливаем воды. Он идет в парную. Я замачиваю веники. Появляется Женя. Мы вместе заходим в парную.

- Я поддаю, – кричит Тема.

У него хуй короче моего. Значит, его жена обламывается своей разъезженной пизденкой.

Женя прикрывается простынью. Он одел местную шапку. Представляю, сколько в шапках пота...

Тема кидает ковшик на каменку. И лезет на верхнюю полку к нам. Мы молча встречаем волны пара. Пиво заплыло мне в кровь.

Пар струится по потолку, подходит к нам. Вот жар тронул мою голову, теперь жжет спину и плечи. Я прячу лицо в ладони. На животе проступают капли грязного пота. Организм неистово борется с жаром, выпуская пот. Пота проступает больше. Случайно пот захватывает частицы грязи. Я чувствую, как в закрытых глазах начинает темнеть. Открываю глаза.

Темено тело порозовело. Сложения он коренастого, если ему позаниматься спортом и согнать жир, то ему станет лучше. А сейчас припухлые его мышцы по-детски нестрашные. Редкие пушковые волосы на груди и небольшой член все-таки молодят его. Евгений сухопарый, обросший волосами, член прячет. На потолке вагонка без сучков, потемневшая от копоти и воды. По текстуре древесина…

- Лука, пошли.

- Нет, Тема, я еще тут побуду.

Тема и Женя вылезают из парной.

- Дверь захлопните!

Я им кричу, думаю, что они не слышат. Это меня огорчает. Но кто-то таки закрыл плотно дверь. Я беру черпак воды, лью его на камни. Жар тут же сгоняет меня с верхней полки, а потом выгоняет и из парной. В мыльной никого нет, быстро выливаю на себя ведро холодной воды. Холода не чувствую. Волосы не смачиваю, хотя от пота они грязные. Грязь терплю и тут же про нее забываю. Выхожу в предбанник. Товарищи там сидят, пьют пиво и разговаривают. От их тел еще подымается пар, от этого пара запотело большое зеркало на стене. Я как-то сразу подхожу к зеркалу и протираю в нем окошко. Моя физиономия покрыта красными пятнами, под глазами синие круги. Да и вокруг морщинок тоже синие пятна. Старею на хуй! Черт, старею!

- Конечно, стареешь, Лука!

- Блин, я уж вздрогнул. Пора с бухлом кончать, уж и разговариваю сам с собой!

Смущенный, я отвернулся от зеркала. Ребята светились приятельским добродушием, но мне с ними будет скучно. Скучно. Со сколькими умными людьми я пил и беседовал. И тут ничего новенького. Просто баня, пиво и деньги просраны. Попробую деньги не отдавать. А так скучно.

Пиво горечью смочило горло, я сжал пластик бутылки, и пивная струя под напором пронеслась в нутро.

- Хороша банька, а! И как сделана, вагонка вроде осиновая. Ведра из березы.

- Нет, это сосна.

- Тема, я изучал вторичную ксилему. И это осина.

Я провел ладонью по стене, обшитой вагонкой.

- В том году бани не было, – сказал Евгений. В душе мылись.

- Слушайте, а что еще изменилось с прошлого года?

Евгений и Тема перебивали друг друга.

- Ну гостиницу сделали, в прошлом году еще барак стоял. Кафе появились, где-то ресторан открыли.

- В музей просто не пускают.

- Музей?

- Ну в монастырь.

- Раньше пускали.

- Да, бесплатно. И еще мы по башням лазали.

- А что такого в монастыре? Я туда и не пойду. Башни как башни. Попяры всякие.

- Лука, – говорит Тема, – там прикольно. В прошлом году мы по лесам на колокольню лазали, там есть что смотреть.

Я допил пиво, открыл новое. Пацаны шуршали сухариками, я их не ел. Тема разговора меня здорово интересовала.

- Понимаешь, Тема. Монастырь – это церковный и духовный центр народа, и возникать он должен в особых местах*. А что здесь? Была перевалочная морская база. А в местной земле? Что в ней? В чем соль местной земли?

Мои слова мне понравились. Блаженно потягиваю пиво. Вроде и нескучно. Голос подал Евгений.

- Нет, острова эти благословенны. Помнишь, Артем, того мужичка, и его легенду?

- О волках?

- Да, о волках. Лука, нам местный рассказал легенду. Я тебе ее расскажу, и тебе все станет ясно.

Евгений начал говорить. Я закрыл глаза и стал слушать. С детства люблю всякие рассказы, становиться приятно, и все слова рождают во мне образы. Евгений начал говорить.

 

Волки мотали мордами и катались по снегу на макушке холма. Вроде до революции здесь была часовня Успения Богородицы. До кремля отсюда хорошей дороги нету, и сейчас тут все заброшено. Вот только волки здесь на макушке собираются. Зимой, в самый толстый лед на море. Местные жители прознали про них случайно. Поздним вечером один мужичок шел по лесу. Мороз щипал его шею и нос, на бородке был иней. Протаптывая валенками дорогу, он тащил на санях ворованное бревно. Отдыхая, он курил папиросы «Луч».

 

- Дальше! Дальше! Без демагогий! Мужика, что пиздил бревна, загрызли!

- Нет.

- Тогда хуй с ним, что дальше?

Мой эмоциональный порыв сбил Женю, но он продолжил. По его лицу было заметно, что он для себя что-то открыл в жизни, и не самое плохое. Он продолжил:

 

- Короче, местные стали уважать волков за их доброту. Потом монахи решили от них избавиться, почему они так решили – никто не знает. Вот местные были этим не довольны. Монахи взяли ружья, пошли на холм, были выстрелы.

Волки падали на снег медленно. Щенята и молодые скулили от боли. По снегу металась морда старой волчицы, вместе с ней погибал щенок. Последний щенок, которого она должна была принести. Монахи об этом не знали, стреляли с цинизмом. Шептали молитвы. Волки умирали всей стаей. Потом монахи ходили еще по холму, но больше ничего не делали. Когда они ушли, вечерело. Поземкой замело следы и кровь. И только шкуры мертвых волков с высоты выделялись четким кругом. Неизвестно почему. Единственный, кто мог это понять, в тот день ел апельсин.

Ну, а весной люди нашли кости. Кости лежали кругом, на холме.

- Да пацаны, вранье это. Туши бы лежали до муравьев, только муравьи усваивают волосы шкур. А тут кости! Чушь!

- Лука, кости лежали четкой окружностью. Потом туристы их быстро растаскали. А на холме нашли во мху старый крест. Сейчас один человек там строит часовню, крест хранится в ней. И про это много пишут в интернете.

 

А потом Тема приветливо смотрит на меня, я на него, *я говорю:

- Мужики, а хороший пар. У меня даже голова болит. Может, мы угорим?

- Лука, там электрические тены стоят, мы не угорим. Вот температуру можно опустить, попивая пивко, говорит Женя. Я беру свое пиво.

- Тены говоришь. Электричество. Да-а-а. Вот сука, даже здесь, на Севере, нет нормальной русской бани. А нормальная русская баня должна быть на дровах, топиться по-черному!

- Так может, поищем, – говорит Тема. Можно пойти в поселок, порасспрашивать мужиков. Вот я видел, если пойти по улице и свернуть, то…

- Я пошел париться! – обрываю я его и с пивом иду в парилку. Вроде у нас мужики пивом поддавали, говорят, башню сносит. Вот и я сейчас поддам, ведь мужики говорят, что башню сносит. Захожу в парилку. Сижу. Они не идут, скучно. Лью пиво на камни. Сижу. Они заходят и сразу выходят. Вроде воняет дрожжами, беру веник, стряхиваю его на каменку. Парюсь, хочется пить и душно. Уже пьяный. Беру пиво. А, ладно, допиваю бутылку, выхожу радостный к парням.

Товарищи сидят, пьют пиво и разговаривают.

- Лука, там пиво выветрилось.

- А чего так. Нормуль. Блин, душно здесь.

 

Подхожу к дверям, открываю, их смотрю на звезды. От моего тела подымается пар. Звезд много, прохлада. Смотрю сверху на член, прилив гордости. Поворачиваюсь в дверях к парням. *Артем обращается ко мне:

- Лука, а зачем ты пиво на камни плюхнул?

- Понимаешь, Артем, мне так хорошо, что я тут в баньке чистый. А не гнию в Питере. А поддал прикольно. Я вас ждал, вы не пришли.

- Лука, а банщик, – говорит Женя.

- Да в жопу его, – свирепею я, но виду не показываю. Я из Питера, а он тут гниет…

 

Тема уводит Женю в парилку, говоря что-то про то, что остался час. И еще думает и симпатизирует мне, что я без башни. Я смотрю на звезды, от моего тела идет пар. Впереди, за прудом стоят дома, на какой-то большой церкви ночная подсветка. Я смотрю на дома с уверенностью, какой на хуй банщик. Смотрю на небо, жду падающую звезду, желательно большую. Вспоминаю сказку Джанни Родари, там была звезда Бетельгейзе. Прохлада, хорошо. Падает звезда, смутно желаю хорошую знакомую и денег. Понимаю, что звезды не исполняют это, исполняли бы – попросил бы успеха в обществе.

 

Потом я остыл и пошел мыться. Захожу в мыльную, пацаны выходят.

- Лука, мы помылись, ты тоже иди быстрее мойся.

- А куда спешить, время еще почти час.

- Ну надо еще посидеть. Поговорить, попить пива.

- Клево!

Иду мыться, они выходят.

Попить пива! Наливаю тазик воды.

Поговорить! Ищу мыло. Да в общаге мне это надоело! Говорить и пить! Да еще-то что делать, никто не знает что ли. Я вот возьму фотоаппарат и пойду звезды снимать.

 

Вспоминаю, что мыло оставил в предбаннике. Иду за ним.

Пацаны одеваются. Беру мыло, иду мыться.

В первую очередь намылил яйца. Потом голову. С мылом на голове мылю мочалку, тру тело. Мыло у меня дегтярное. Пахнет терпко, мне это нравится. Последними намываю ступни. Щекотно. Настроение повышается. Ополаскиваюсь тазиком, встаю под душ. Лень накатывает сразу, включаю только холодный душ. Отец приучил холодный душ принимать. В детстве это терпение, а сейчас облегчение. Помылся, протер рукой по пузу, кожа не скользкая, значит, чистая. Все, собираю мыло иду к выходу. Желание убраться перебарываю, есть банщик – пусть убирается, ему за это деньги платят. Захожу в предбанник, ребят одетые пьют пиво.

- С легким паром.

- Да мне пиздато.

- Да?

- Да! Откройте дверь, душно.

Женька толкает дверь. Я убираю мыло в мешок. И в нем замечаю клочок бумаги. Достаю бумагу, разворачиваю. Это офигенная вещь, скачанная из интернета. Я многим ее читаю, решаю прочитать и здесь.

- Женя, Артем, слушайте: офигенно смешно.

Артем и Евгений все внимание. Я читаю:

Медведь был безобразным, косолапым и грязным животным. Однако
добрее его не было никого во всем лесу. Hо звери замечали
только его внешность, на что Медведь жутко обижался, ловил их
и жестоко избивал ногами. Поэтому звери его не любили. Хотя
он был очень добрым. И веселым. Он любил задорные шутки. За
эти шутки звери его скоро жутко возненавидели и били. Да,
трудно быть на свете добрым и веселым.

Волк был тоже безобразным и грязным. И еще он был очень злым
и жестоким. Hо звери не испытывали к нему ненависти и не били. Потому, что Волк умер еще в раннем детстве. Потому, что
Медведь родился раньше Волка. Да, хорошо, когда Добро побеждает Зло.

Заяц тоже был злым и жестоким. И грязным. И еще он был трусливым. Гадостей Заяц никому никогда не делал. Потому, что боялся. Hо его все равно сильно били. Потому, что Зло всегда
должно быть наказано.

И Дятел тоже был злым и жестоким. Он не бил зверей потому,
что у него не было рук. Поэтому он вымещал свою злость на
деревьях. Его не били. Потому, что не могли дотянуться. Однажды его придавило насмерть упавшее дерево. Поговаривали, что
оно отомстило. После этого звери целый месяц боялись мочиться
на деревья. Они мочились на Зайца. Заяц простудился и умер.
Всем было ясно, что во всем был виноват Дятел. Hо его не тронули. Поскольку не смогли выковырять из-под упавшего дерева.
Да, Зло иногда остается безнаказанным.

Крот был маленьким и слепым. Он не был злым. Он просто хорошо
делал свое дело. Это он подъел дерево, которое упало на дятла. Об этом никто не узнал, и поэтому его не избили. Его вообще били редко. Чаще пугали. Hо его было очень трудно испугать, потому что он был слепой и не видел, что его пугают.
Когда не удавалось испугать Крота, звери очень огорчались. И
били Медведя. Потому, что им было очень обидно. Однажды Медведь тоже захотел испугать Крота. Hо Крот не испугался. Потому, что Медведь его убил. Hечаянно. Просто Медведь был очень
неуклюжим. И звери его очень сильно избили. Даже несмотря на
то, что Медведь сказал, что пошутил. Плохо, когда твои шутки
никто не понимает.

Лиса была очень хитрой. Она могла запросто обхитрить кого
угодно. Когда ей это удавалось, то ее не били. Hо иногда ей
не везло. И ее били. Били всем лесом. И она уже не могла кого-нибудь обхитрить. Потому, что очень трудно кого-нибудь обхитрить, когда тебя бьют. Однажды ее избили до смерти. Да,
жилда всегда на правду выйдет.

Кабан был большой, сильный и страшный. Его все очень боялись.
И поэтому его били только всем лесом. Или просто кидали в него камнями. Кабан этого очень не любил. И однажды ночью он
спрятал все камни в лесу. За это его очень сильно избили.
Больше Кабан никогда не прятал камни. Воистину говорят – время собирать камни и время их не трогать никогда.

Козел не был ни злым, ни добрым. Он был просто Козел. Он часто козлил. И его боялись бить. И он своим козлинством всех
достал. И тогда его избили до смерти. Потому, что иначе он бы
умер от старости. Когда-нибудь. Когда Козел умер, Медведь
сильно плакал. Потому, что он в тайне любил Козла. Да, любовь
зла, полюбишь и Козла.

Ежик был маленький и колючий. Он кололся. Он не был злым, он
кололся по своей природе. Из-за этого его били только в живот. Ежик этого не любил и стал бриться наголо. И тогда его
стали бить как всех. Да, очень трудно быть не таким как все.

Скунс был почти таким, как Заяц. Hо только очень вонючим. Он
плохо пах. Его били только в полиэтиленовом пакете. Тогда
запах был не такой сильный. Однажды у Скунса был день рождения. Он пригласил всех зверей потому, что был жадным и любил
подарки. И звери подарили ему новый полиэтиленовый пакет. И
сильно избили до потери сознания. И Скунс задохнулся в пакете. Так его и похоронили. В пакете. В Очень Дальнем Лесу. Потому, что мертвый Скунс вонял еще сильнее. Потом пришли жители Очень Дальнего Леса и всех сильно избили. Им не понравился
запах мертвого Скунса. Да, с соседями надо жить в мире.

Хомяк был тоже очень жадным. И богатым. Если бы он делился
своим богатством, его бы били не так сильно. Hо он был очень
жадным. За это его били сильно. И ему все равно приходилось
делиться. И он горько плакал. Да, богатые тоже плачут.

Лев был царь зверей. Он правил лесом. Царей бить не положено.
Это закон. Hо звери давно забили на закон. Звери били и льва.
Hи за что. Потому, что так уж здесь повелось.

 

 

Раньше, когда я читал этот текст, я давился от хохота и не мог прочитать ни буквы. Сейчас я читал спокойнее, не улыбнулся и сохранял спокойный назидательный тон. Женя и Тема ухахатывались, Тема хохотал как сумасшедший, а Женя покраснел так, что даже стали заметны отросшие волоски бороды.

Да,* оброс, я потрогал свой подбородок.

Колется.

Я тоже оброс – надо бриться.

Беру свою бритву, одноразовый станок:

- Парни, я сейчас.

Польщенный их вниманием, иду бриться. Парни, довольные, пьют пиво и вспоминают услышанное.

 

Я беру дегтярное мыло и мылю свою бороду. Потом подушечками пальцев взбиваю пену. Бреюсь. Некоторые волоски с болью выдергиваются, срезанные прыщики кровоточат. Побрился, в зеркале проверяю закоулки лица, не осталось ли где-нибудь волосины, волосины нигде не осталось. Пытаюсь смыть остатки мыла водой. Бритая кожа нежная, и вода ее жестко моет. Поэтому иду к парням спросить одеколон. Захожу в предбанник, там стоит банщик и что-то всем втирает:

- Идите, время вышло.

- Нет, у нас еще двадцать минут, – спокойно говорит Женя, он, оказывается, засекал.

- Женя, дай одеколон.

Женя лезет в пакеты за одеколоном. Артем натягивает рубашку.

- Вот он еще голый. Вы не успеете.

- Что нужно? – я поворачиваюсь к банщику.

- Ну идите.

- У нас еще есть время.

- Вы не успеете…

- Ты пришел убираться.

- Ты…

- Ты пришел убираться! – кричу я, выведенный из спокойствия, его тупизной. Ты пришел убираться, так иди убирайся. Мы тебе не мешаем.

- Ладно.

 

Банщик уходит в мыльную убираться. Я допиваю пиво, начинаю одеваться. Артем и Евгений собирают в пакеты свое грязное белье и мыльные принадлежности, шампуни, гели, лосьоны… просто пиздец сколько у них этих коробочек. Хотя бабы любят ухоженных мужиков, плохие это бабы. Хотя девушки любят стильных мальчиков, плохие это девушки. Хотя среди идейных и замороченных много блядей – это хуже, и стильным я никогда не буду…

 

Собранные и чистые, мы выходим. Евгений идет в каморку банщика платить за баню, мы с Темой стоим на крыльце. Солнце давно село, ветерок обдувает мои не высохшие волосы, я смотрю на звезды. И чем больше я на них смотрю, тем больше их зажигается. Совсем крохотных звездочек. Среди них большой покусанный блин Луны, сегодня он не такой девственный как всегда.

 

- Хороший вечер, Тема. Да ведь хороший вечер.

- Да в баньке помылись.

- Ты, наверно, выздоровеешь теперь, и завтра мы вдвоем копать будем?

- Да. Чертово грунтоведение, не зарекайся…

 

Из-за угла вышел Женя и крикнул. До меня долетело:

- Все, пошли домой.

Мы пошли домой. Дорога грунтовая, с лужами. Трава ночью кажется черной и гнилой. В моей голове приятно шумело, и поэтому я молчал. Тема и Женя тоже молчали со мной. А между собой что-то решали, я так понял, они что-то хотели делать дальше. Я ничего не решал. Так как у меня не было денег, а в голове приятно шумело. Старые доски забора такие же старые, как и старые доски у меня дома. Дома осталось много дел, кто их будет делать? Мама со Степаном что ли? У Степана рука не крепка, инструмент не твердо держит, не чувствует его рука заготовку. Сколько раз доски и брусья трескались под его руками... А дома строительство, сарай надо достроить. Сколько сил в наш дом вложили, отец и мама. Мама жизнь убила на него. Это...

...жалость сильно полоснула по горлу, а неприятность сдавила грудь. Я не должен был уезжать. Ну что я тут делаю?

Хотя глина слушается Степана. В тот год печь сложили, раствор у него замечательный получился. Как он его месил на железном листе, всю одежду перепачкал. А мама все равно осталась недовольна.

 

А воздух тут морской, я на Соловецких островах. Я на Соловецких островах!

 

От радости я схватил камень и кинул его в фонарь. Фонарь разбился, белые стекла посыпались вниз.

- Лука, ты что! – сказали пацаны.

- А что! Мне весело! Пацаны, тут так хорошо.

- Ты, Лука, я смотрю, пьян.

- Тема, а зачем вы меня к магазину привели? Значит, гуляем.

- Да, гуляем!

Они действительно шли к магазину, а я шел за ними. Магазин был как бы на пригорочке, с пригорочка просматривались многие дома и кремль. Мой взгляд побегал по шиферным крышам, но гостиницу не нашел.

Мы заходим в магазин. Магазин 24 часа.

- У меня денег нет, – говорю я и отхожу к прилавку. Евгений с Темой идут к другому прилавку. Они выбирают спиртное, я рассматриваю крабовые палочки. Пол в магазине бетонный, на полу лежит 10 копеек. Нагибаюсь их подобрать, под прилавком плашмя лежит плоская бутылка водки «Исток». Выпрямляюсь, смотрю по сторонам. Продавщица, деваха в платке, развязно возится с бутылками пива. Тема, краснея, обсчитывает с Евгением покупку. Я нагибаюсь, беру бутылку и иду к выходу, по спине пробежали холодные мурашки. Я боюсь крика в спину, я вышел! Все! Пошли все на хуй! Водка только моя. Веселею, черт! Без денег третий день пью и все халява! Да я везунчик! Я всегда чувствую, что Бог меня ведет, и это пьянство мне по жизни поможет. Ну когда в своей жизни еще раз я увижу это небо и почувствую прохладу Белого моря? молодым – никогда.

 

Вышли Тема и Евгений. Они купили три пол-литровых бутылки Бочкарев светлое. Женя протягивает мне бутылку.

- Сочтемся, Женя. И спасибо.

Я беру бутылку, поворачиваюсь и открываю ее об ручку магазина. Пью. Тема себе и Жене открывает бутылки синей зажигалкой. Пробки слетают со свистом. Пьем.

- Ну пошли.

- Пошли.

И мы неспешно пошли.

- А что на ужин сегодня?

- Вроде рис...

- Я салат хочу...

- Да вроде и будет салат из крабовых палочек.

- Вы идите, я догоню, – нужно пописать.

- И мне тоже.

Все писаем.

- Одна кобыла всех писать заманила.

- А жрать-то хочется.

- Успеем.

- Нам оставят.

- И что с рисом, на ужин сегодня.

- А кто готовил.

- Да жена бородатого.

- Плохой будет ужин.

- Да ладно. Хотите анекдот.

- Давай, Лука.

- Ну слушайте. Знаете анекдот про бобра.

- Нет...

- Ну слушайте.

Я отпил пива.

- Ну слушайте. Короче, просыпаются как-то в берлоге ранней весной два медведя. Вылезать еще рано, вот сидят они злые, голодные, делать нечего. Холодно. И один говорит: - А давай потрахаемся. И время проведем, и согреемся. А другой говорит: - Да ты что. В лесу узнают, прохода не дадут*. Засмеют. Ну короче, один мишка другого уломал. Трахаются они, и в самый ответственный момент в берлогу падает бобер. Бобер видит такое дело, начинает от них сматываться, медведи за ним. Бегут за бобром, бегут, вот уже почти поймали, но бобер выскакивает на лед лесного озера и ныряет в прорубь. Медведь сразу за ним лапу туда. Раз! Медведь пихает лапу за бобром в прорубь. Вытаскивает – Окунь! Окунь говорит: Ну что пидарасы, бобра ловите?!

Гомерический хохот, Тема и Женя в ауте. Мне несказанно приятно, я, польщенный, пью пиво.

Перед гостиницей в темноте никого нет. Проходим сени, справа каморка служащих, в ней сидят пацаны и бабье, смотрят телевизор. Видно, у них серьезные отношения, раз они общаются не под спиртом. Дураки!

В нашем коридоре я не смог согнать с себя виноватую улыбку. Тема и Женя заглянули в столовую, потом они пошли в комнату. Черт, я пьян. Заглянул в столовую, женщина, забыл, как зовут, спросила:

- Ужинать будешь?

- Да.

Я все смотрю в столовую.

- Лука, ужинать, значит, будешь.

- Буду.

- Ну приходи, я тебе отдельно сготовила, как ты ешь.

- Спасибо.

Я пошел к себе в комнату. В ней горел свет, хотя мне казалось, что все должны спать. Тема и Евгений рассказывали мужикам про баню. Я никого не узнавал, у меня, видимо, поднялось давление. Подхожу к своей кровати, кровать мятая. Расправляю ее.

А за спиной смех и расспросы про баню. И Тема говорит про что-то крутое. Черт, Ну помылись, Ну вроде нужен драйв. А я устал. Раздеваюсь.

- Петя иди есть.

- Неа, не-а-а...

Кидаю одежду под кровать, ложусь*. Вроде одеяло. Вроде теплое, кутаюсь, засыпаю. И в комнате запахло железом, то есть железными нотками в голосе: - Он что, есть не будет?!

- Нет, он спит.

Чувствую, как кто-то подошел и сверху смотрит на меня, видит меня, закрывшего глаза: - Да, он спит.

- Я ему есть отдельно сготовила, а он...

Я уснул. Вернее, вроде не сплю, а вижу сон. И я захотел сюда в сон, в сон быстрее, во сне хорошо – тут тепло, вхожу в сон.

… - Лука, быстрее возвращайся.

Темноволосая девушка стояла на вершине холма. И эта вершина покрыта высохшей осокой и другой красивой соломой.

- Конечно!

Я иду вниз, еду в общественном транспорте, транспорт открытый, белые ткани и тепло на улице. И люди идут, идут. Я вхожу в дверь – коридоры и лестницы, коверные дорожки и я иду, иду. Глазею на людей в этих коридорах, глазею полчаса. Потом иду домой. Но дом найти не могу, кругом горы, сады, солнце, люди в купальниках и панамах, на улицах коттеджи и виллы. Хожу среди вилл, ищу свой дом, коробку-девятиэтажку болгарского проекта, а тут сиськи в синем купальнике. Купальник синий в белую полоску. Чувствую, что-то гнетет душу, делать надо что-то.

Вдруг в углу деньги валяются, я к ним. Деньги бумажные, купюры нового образца. 1000, 5000, 10000, 20000 рублей. Купюры большого размера, легко складывающиеся. Собираю я их, тут рядом их кто-то собирает. Смотрю, это мама. Собираем мы, хорошо, что мама тут, – деньги в одну семью пойдут. Собираем, еще не все собрали, а мама мне говорит: - Сходи в университет, занятия пропускаешь.

- Конечно, мама.

Иду, ищу транспорт, сажусь в него. Едем не понятно куда, спрашиваю: - До университета довезет?

Какой-то араб отвечает: - Довезет.

В окно проносятся виллы, вдруг к самой дороге подошел склон холма. Понимаю, что это мое, выхожу. Подымаюсь по склону на вершину, склон покрыт сухой травой и красивой соломой. Еще издали вижу, как на вершине к небу прыгает темноволосая девушка*. Прыгает высоко, метров на пятнадцать, и все выше, выше...

Жутко смотреть, бегу к ней, кричу. Выбегаю на вершину, а она ...

Она прыгает в пропасть. Кричу, плачу, просыпаюсь.

Просыпаюсь, по щекам текут слезы, быстро вытираю их о подушку. Сажусь на кровать, из тумбочки достаю зубную пасту. Встаю, иду в туалет, мою лицо и чищу зубы, от холода хочу писать, писаю. Иду в комнату, ложусь в кровать, засыпаю. Ощущаю себя спящим, мне хорошо, сплю здоровым сном.

На улице светло, я открыл глаза. Смотрю на потолок, в этот потолок денег вбухали много, он подвесной, 5 баксов за квадратный метр, но он все равно перекосится. Встаю, отличное настроение, отличное утро. Все мужчины еще спят. Иду в умывальник, моюсь и чищу зубы. На улице утренняя заря, еще дымка тумана. Значит, будет жарко. *

В комнате надеваю шорты и толстовку, выхожу, в коридоре стоит Эльвира.

- Доброе утро, Эльвира Валерьевна.

- А, привет, Лука.

Я хочу пройти, но она меня останавливает: - Лука, сегодня я нашла машиНу, едем на выезд. Выезд в 2 часа, до двух ты свободен.

- Хорошо.

И как-то сразу возвращаюсь в комнату, достаю из потайного места 30 долларов и кладу их себе в карман. Кто-то из старперов проснулся, а Ереваныч все еще лежит на спине пузом кверху. Выхожу в коридор, захожу в столовую. Там готовит еду Наташа. Я вхожу, смотрю на нее, она на меня внимания не обращает.

- Наташа, доброе утро.

- Привет.

*Она дежурная и должна сегодня всех накормить, поэтому готовит еду. Я быстренько осматриваю столовую в поисках вкусненького и ничего не нахожу. Что ж, сегодня разгрузочное утро. Беру две большие горсти сухофруктов, Наташа на меня не реагирует. Поворачиваюсь и удаляюсь в поисках обменного пункта. Обменный пункт, наверное, где банк или почта. Спрашиваю женщину: - Где банк?

- Там ...

Иду туда, где банк. Захожу в банк.

- Меняете валюту?

- Нет.

- А где на острове меняют?

- В монастыре.

- В монастыре?!

- Да, в монастыре.

- А где там?

- У монахов спросите.

- Хорошо, спрошу.

Выхожу на улицу. Вот это случай, церковь валюту меняет. В принципе канонами не запрещено, и язычество до конца не искоренено. Тем более здесь, в этой части островов, где такая местность: с одной стороны море, с другой стороны озеро, в поселке стройные антенны военной радарной станции, и белые самолеты маленького аэродрома. И на страже этого всего могучие камни монастырской стены. Я шел по улице, состоящей из деревянных домов, улица Павла Флоренского. Зимой тут местным не очень хорошо, заброшено тут все зимой, и монастырь, наверное, еле живет, вот и выживает таким образом, меняя валюту. Подхожу к монастырским воротам, иду вНутрь. Ворота новые. Полосатые, а за ними стоит паренек и не пускает меня:

- Тебе что?

- Валюту разменять.

- А, это тебе центральная вахта нужна. Вот за углом дверь, там спроси.

Я впервые зашел на территорию монастыря. По территории монастыря бродят люди, бабушки и туристы, есть паломники и разгильдяи. Здание, за угол которого я иду, сложено из кирпича и побелено, фактура кирпичей красива, побелка уместна. Захожу вовнутрь.

В будке из оргстекла перед датчиками и приборами сидит здоровый иеромонах с бородой. Я к нему:

- Тут центральная вахта?

- Тут.

- Вы валюту меняете?

- Нет, не мы. Идите на свечной ящик, знаете, где это?

- Знаю. Спасибо. Сам найду.

Выхожу из здания, иду в самый большой собор. Первая в жизни встреча со свечным ящиком у меня была поучительна, хочу расквитаться с ним за это.

Вообще пропорции монастырских зданий не изящны и не изнежены, но красивы, как облачко пара из ноздрей лошади в лютый мороз.

Подымаюсь по широкой лестнице, перед входом крещусь по-старообрядчески, этого никто не оценил. Весь в себе захожу в храм, но попадаю в коридор. Иду по коридору, попадаю в храм.

Идет служба. Стоят и служат священники и монахи, праздник сегодня светлый. Вспоминаю отца, он умер некрещеным, хотя креститься бы смог. Подхожу к месту, где продают свечи, иконы, литературу и крестики с четками и цепочками. За ящиком стоит и молится волевая, решительная женщина. Я достаю тридцать баксов, женщина их видит, но молится, ее лицо смиренно.

Вдруг женщина делает шаг назад в нишу, потом шаг вперед ко мне. За это время она выходит из оцепенения, и говорит: - Тридцать.

- Угу.

Она берет мои деньги, деловито их осматривает. Дает мне девятьсот рублей. Я считаю деньги. Отхожу, женщина деловито сморит на баксы. К ящику подходит иеромонах, женщина показывает баксы, он кивает, я иду к выходу. Еще раз смотрю на купол, на иконостас и выхожу прочь.

 

На выходе встречаю Галю, Наташу и Свету. Они с фотоаппаратом бродили по коридору, коридор кроме храма вел в другие помещения монастыря.

- Лука! Что ты здесь делаешь?

- Доллары меняю.

- Ну и как?

- Поменял.

- Где?

- Тут.

Девушки медленно шли по коридору дальше, мимо меня: - Лука, ты с нами пойдешь?

- Нет, конечно!

- ?!

- Смотреть тут нечего. Неинтересно…

 

Я вышел на улицу. Солнце пригревало особенно хорошо. Пошел из монастыря прочь. Смотрю, на улице киоск с тряпками. У меня нет с собой хорошей летней шапки, эта проблема заботила меня, можно купить, иду к киоску покупать летнюю шапку. Киоск внутри обшит фанерой, продавщица отвратительная. Среди тренировочных штанов и бабского белья лежат банданы.

- Сколько стоит красная бандана?

- 40 рублей.

- Дайте.

Протягиваю ей сто рублей, она дает сдачи 60. Беру бандану и деньги, кладу их в карман. Решаю идти в гостиницу. Иду, иду по привычке, уже запомнив путь, остров, оказывается, маленький, иду мимо: красивых стен, моря, озера, коз и пастушка, церквей, монахов, сверкающей дали. В сенях гостиницы парень возится с инструментами, инструменты иностранные и хорошие. В комнате никого нет, подхожу к кровати, ложусь и замираю. Я сегодня не доспал. Заходит Артем:

- Лука, ты вчера все пропустил.

Я поднял голову, мне интересно:

- Лука, мы потом пошли на пристань, там купили пива и погуляли с бабами.

- С кем?

- Ну я, Маша, и Женя, купили пива и гуляли по набережной и...

- Да нет, Тема, из баб кто был?

- Ну Наташа, Галя и Света.

- Да они же душные, Тема.

Я встал с кровати и решил идти в столовую.

- Да нет, Лука, вот Галя, я бы ее фы-фы.

- Ну ладно Галя. А что вы ели сегодня?

- Омлет.

- Омлет! Я очень люблю омлет, пойду есть.

- Стой, Лука.

Я ведь сразу за омлетом побежал, но вовремя успел остановиться.

- Что?

- У тебя деньги сыпятся.

А, ну да. Пока я лежал, я вытащил из кармана бандану. Я стыдился и от волнения скомкал купюры и сунул их в карман. Не люблю когда кто-либо у меня видит деньги. Хоть какие деньги видит у меня, жутко не люблю.

 

Вхожу в столовую. Там сидит Эльвира и профессорша из Москвы. И еще Ереваныч с Валентином. Скатерть на столе чистая, пол чистый. Я вхожу, ищу еду. Но нигде еды нет, когда я чем-то загремел, Эльвира оторвалась от своей беседы.

- Ты что, не завтракал?

- Нет.

- Меньше спать надо!

- Нет, я не спал, я встал, еще не готово было. И пошел в магазин за шапкой, у меня нет шапки в лес ходить.

- А, да, я тебя видела. Ну ищи, может что и найдешь.

Эльвира весело и злорадно улыбнулась. Да-а-а... Еды значит нет, а Наташа ушла в музей. Да-а-а... я сунул нос в последнюю кастрюлю. Еды нет, посуда чистая.

- Нашел?

- Нет, конечно.

- Ну может, чаю попьешь?

- Да какого чаю! – влез Ереваныч. Какого чаю! Лука, у нас каша есть быстрого приготовления. Будешь?

- Буду.

- Ну готовь тарелки.

Я взял тарелку и просто включил чайник, потому что там была вода. Пришел Ереваныч, он принес кашу и рыбные консервы.

- Хватит тебе?

- Хватит, конечно. Спасибо.

Я сел за стол. Ереваныч с Валентином ушли. Профессорши говорили о чем-то непонятном, но вот они собрали бумаги и пошли. У двери Эльвира обернулась: - Копать сможешь?

- Смогу. Поем и смогу.

- Ну кушай, скоро выезд.

Она ушла.

 

Вскипел чайник. Я высыпал из пакета кашу в тарелку и залил ее кипятком. Взял нож, вскрыл консерву и отрезал хлеба. Масло из консервы вылил в кашу. Сделал бутерброд из рыбы и хлеба. Пока каша остывает, сходил в комнату, взял свою кружку, высыпал туда копорский чай.

- Что это? – спросил Ереваныч.

- Это чай, очень хороший.

Пошел мятный аромат, Ереваныч втянул аромат носом: - А... Понимаю.

Ем кашу, запиваю чаем. Вернулись девушки, ныть насчет омлета я не стал. Да ну эту Наташу в жопу, мне и так хорошо. Поэтому, когда она заглянула в столовую, я молча посмотрел на нее, она на меня. Потом она ушла. Я доел. Потом понеслись звуки шагов бегущего человека по коридору, в дверь сунулась Эльвира.

- Все, машина. Выезд!

- Бегу!

Я вскочил из-за стола, побежал в комнату. Там все собираются.

- Куда выезд?

- В лес на холмы.

 

Я переодеваюсь, одеваю сапожки. Беру лопаты, иду на выход, в коридоре мне пихают мешок с едой.

Выхожу. Стоит Газ-66.

- Вы везете нас?

- Университет?

- Да.

- Да.

Сажусь в кузов у входа. Идут наши.

- Подаю руку: Гале, Эльвире, Жене и Артему. Московская профессорша едет в кабине. Водила закрывает кузов. Едем, я смотрю на пляшущую дорогу. Кроме меня, молчит иногда Галя, иногда Женя, остальные разговаривают.

Пляшет дорога, въехали из поселка в лес. Машина прыгает на кочках, вполуха слышу о том, что Наташа не поехала, что приболела. Копать будет тяжело. Меня укачивает, закрываю глаза, дремлю. Приехали. Машина остановилась. Я выпрыгиваю через борт, открываю борт, помогаю всем слезть. Принимаю свои вещи. Идем в лес гуськом, я иду за Галей, смотрю на ее попу. Тропинка шла в гору. Вот и вершина. Решено копать здесь. За это берутся Женя и Тема. Я отдаю им одну лопату. Тема бьет лопатой по мху, скрежет, лопата уперлась в гранит.

- Удачи, мужики, построить метро.

 

Ползу за Эльвирой и Галей, мы сползаем с холма в низину.

- Лука, надо найти болото. Нам нужны сейчас образцы с болота.

- Хорошо, найдем болото.

*Но болото не найти, я прусь сквозь ветви. Чащоба бьет меня ветвями по щекам, болота тут нет. Эльвира и Галя достают полиэтиленовые мешки, рвут и складывают в них желтые грибы лисички, и нежные грибы сыроежки.

- Ладно, я сбегаю вперед. Вы пока грибы собираете, я быстро найду болото.

- Да, Лука. Да. Иди ищи. Эльвира посмотрела на меня и снова стала рвать огромные сыроежки.

Через чащобу я поперся один. Вокруг один лес, болота нет. Лес состоит из берез и елок. Я по нему шастаю. Грибов до фига, болота нет. Смотрю, между стволов болота нет. Шастаю 20 минут...

 

- Лука!!! – крик догонят меня.

- Да!!!

- Лука!!! Там есть болото!!!

- Нет!!!

- Иди сюда!!!

- Иду!!!

Иду обратно. Эльвира и Галя стоят в ложбинке. Около них площадка болотного мха - сфагнума.

- Там нет болота?

- Нет.

- Ну копай здесь.

Я подхожу к площадке, она метр на метр. В ней я аккуратно копаю яму.

- До куда копать?

- До глины.

До глины оказалось всего полметра.

- Все!

- Все?

- Все!

Подошла московская профессорша.

- А что вы тут копаете?

- Болото.

- Болото! Эльвира, ты что! Какое это болото! Ты что.

- А что...

Эльвира оторвалась от грибов, которые она перебирала в пакете.

- Нет, Эльвира это не куда не годится. Нужно другое болото.

- Может, еще поищем? – подала голос Галя. Я заметил, что она старается не называть Эльвиру ни по имени, ни по отчеству. Москвичка ушла.

- Хорошо. Лука, зарывай. Это показалось Эльвире смешным.

Я по правилам закопал яму, мы чуть прошли и нашли другое, нормальное, большое болото.

- Лука, копай здесь для глины. Галя, напишешь ботаническое описание.

- Хорошо. Галя достала блокнот.

Я выкопал квадратную яму со ступеньками, глубиной метр, на дне проступила вода.

- Так. Лука, достань со дна на лопате образец и отожми его от воды.

Я достал кусок торфа и розовыми руками выжал из него коричневую болотную воду.

- Галя, готовь бирки.

Я отошел от ямы на двадцать метров и пописал. Вернулся. Галя с Эльвирой разделили слой торфа на лицевой стенке ямы на девять горизонтов. Эльвира ножом выковыривала образцы, а Галя складывала их в мешочки и подписывала бирки. Каждого горизонта два мешочка, один нам, другой москвичам. Мешочки сложили в рюкзак. Я еще раз посмотрел на торф, он абсолютно одинаковый.

- Галя, как вы выделили девять горизонтов? – спросил я украдкой шепотом.

- Забей. С ней всегда так.

Я посмотрел на Эльвиру.

- Зарывай! – сказала она.

Я зарыл яму, мы пошли к москвичам.

 

Москвичи копали две ямы, Влад одну на макушке холма, Тема другую на склоне. Оба вспотели и устали. Около дороги развели костер, за ним смотрела профессорша. Скоро обед. Я кинул рюкзак с торфом у костра и пошел было к Владу. Но поднялся на соседний холм, закрыл глаза. Мне хорошо. Будет что в сентябре рассказать друзьям, и мысли загуляли вокруг водки, монахов и женщин. В штанины заползли муравьи и покусали ногу. Я их вытряхнул, дошел до Влада.

Женя с трудом выковыривал очередной камень, я быстро помог вытащить камень из ямы. Его разрез-яма напоминал нору.

- Женя, а где лицевая сторона?

- Вот – он указал на полоску шириной со спичечный коробок – пошли жрать.

- Пошли.

 

Мы пошли есть. Евгений собирает лишайники и обвязывает их веревочкой, это для эстетического удовольствия. На костре разогрели консервы с тушенкой и кашей. Достали хлеб и воду. Галя делала бутерброды с рыбой.

Я взял тушенку и открыл ее: - А где вилки?

- Вот ложки.

- Вилок нет?

- Нет.

- Ну буду есть ложкой.

Тема ел то же самое: - Ну я запарился – Тема снял свитер – драные камни, еле достаю.

- Артем...

- Вы извините, Марья Ильинична, но все ногти ободрал.

- Женя, ты закончил?

- Да.

- Мы с болотом тоже, а ты, Артем?

- Нет, там еще париться и париться.

- Майя, нам образцы сделаете с вершины?

- Сделаем, Эльвира.

 

После тушенки и каши я наелся, пустые банки кинул в костер. Смотрю – с дороги в нашу сторону идут два мужика в камуфляже. Лесники, а мы костер жжем, хотя мне-то плевать. Я прилег на кочку и сделал вид, что задремал.

- А что делаем? – лесники подошли, я открыл глаза.

- Здравствуйте, – залепетала Эльвира – мы экспедиция.

- Разрешение на посещение леса есть? – голос лесника басовитый и красивый, лицо русское, красное. Я видел, что все немного напугались их.

- Нет, а какое разрешение?

- Специальное разрешение. Получать надо в лесничестве. Вы кто?

- Разрешите представиться. Вот профессор Московского университета Марина Ильинична. Я профессор Ленинградского университета Эльвира Арчиловна, я начальник экспедиции. Мы изучаем грунтовый состав Соловецкого архипелага...

Лица лесников открыли рты, двух профессоров из Ленинграда и Москвы они уважали. Наши власть имущие в Питере давно деньги бы вымогать начали. А эти... Я их уважаю…

- И машины нам не найти, понимаете, – Эльвира уже говорила уверенно.

- Поможем, вы только за разрешением в лесничество зайдите, и поможем. А сейчас костер затушите. Хорошо?

- Затушим, затушим.

 

Лесники ушли. Мы затушили костер. Докопали Темину яму. Взяли все образцы. Приехала машина, мы сели и поехали. Дорога пляшет за бортом. Я сплю. Все разговаривают о лесниках, вспоминают о них с теплотой. Сегодня я натер еще мозоль на руках, а лесники хорошие.

 

Приехали, я пошел в комнату, лег на кровать и уснул, сегодня я весь день сонный, надвигается депрессия. Депрессия – это вредно, у меня есть водка, мысли о водке не вызывают тошноту. Значит, напьюсь: жить надо весело.

 

- Иди есть.

- Иду.

 

Спать все равно хочется, и на обед я решаю не идти, хотя лучше пойти. Встаю, иду на обед. В столовой все сидят за столом и едят. Я осматриваю стол, меня замечает Галя. И жестом предлагает сесть рядом с ней, с ней рядом есть свободное местечко, а может, она о ебле думает? Вряд ли, а жаль. Сажусь рядом с ней. Она дает мне тарелку супа.

- Спасибо, Галя.

Ем куриный суп.

- Женя, передай хлеб.

- На.

- Спасибо.

Ем куриный суп с хлебом. Вкусно, в супе плавают макароны-звездочки, зеленые горошины...

- А мы сегодня с Наташей поработали, – громко говорит Ереваныч, – правда, Наташа?

Наташа смутилась: - Ну да, обед готовили...

- Ну ты не стесняйся, Наташа... Наташа сегодня решила сготовить отличный суп. Правда, Наташа, отличный суп?

- Ну да...

- Это она сейчас стесняется. А вот приходит ко мне, мне непонятно как с примусом работать, и мы начали разбираться...

 

Я осмотрел весь стол, и студентов и старших, едят, шепчутся, но большинство слушают Ереваныча. Многие улыбаются. Пошлятину же несет Ереваныч, это пошло, а им весело. Наташа вот польщена вниманием, хоть и смутилась, он бы еще описал, как трахал ее в мыслях, и постоянно, видимо, трахает*. Козел. А Наташа дурочка, а многие здесь зануды, раз им не о чем шептаться и они слушают Ереваныча. Ереваныч имеет успех, видимо, такие выступления не будут редкостью. Тошно.

 

- ...И мы сготовили отличный суп.

Я доел суп.

- Лука, будешь чай или какао?

- Какао. Спасибо, Галя.

Я ел последним, все пили чай или какао. Хотя после спича Ереваныча она осмелела и открыла ротик:

- Лука, а что ты делал в монастыре?

- Наташа, я там валюту менял.

- Что!

Посыпалось удивление от многих за этим столом, теперь поганое польщение получил и я.

- Да вот, прямо в храме во время службы. И, между прочим, по хорошему курсу.

- Какому? Спросил бородатый.

- Тридцатка.

- А ты ничего лучше не придумал, в церкви.

- Наташа, я долго обменник искал. У меня денег нет. Я вот Евгению должен.

- За что? – спросил Евгений.

- Влад, я на баню у тебя взял.

- Ну ладно.

- Ну Лука, это же церковь, – опять пристала Наташа.

- А что вы там делали?

- Ну...

- Вот и не говори ничего.

Галя подвинула ко мне какао.

- Спасибо, Галя.

Я взял чашку какао, поднялся и пошел к себе в комнату лечь. Народ расходился из-за стола, грязную посуду я с приятным чувством оставил на столе. В коридоре я отпил какао, ожидая, пока из столовой в коридор выйдет Галя. Ходили, выходили из столовой и по коридору люди, на меня внимания не обращали. Вот и она, Галя.