|
И он забылся. Совершенно забыл себя в мерной и пружинистой ходьбе, прорезающей толпу и пропускающей мимо горизонтали и вертикали фасадов. Так хорошо было идти, послушным внутреннему ритму, послушным самоуверенному предчувствию, направлявшему его туда, где должны были быть и наслаждение, и смысл и полнота ощущений. Хорошо было ощущать собственное тело – все целиком и каждую часть его в отдельности, каждую клетку, даже маленькие боли, например где шов джинсов немного тер бедро (кожа наверное покраснела, там останется след) или там где наушник неудобно был вставлен в ухо. Присутствие тела однако ничуть не мешало забыться и уходить в глубь, в глубь, туда, где все совсем иначе. Он знал что это забвение – лишь первая стадия предстоящей трансформации. Иногда ему хотелось бы не переходить границу, отделявшею его от следующей стадии. Забвение было благом, подобным погружению в компьютерную игру, когда перестаешь понимать разницу между собой и персонажем на экране, и в этом теряется смысл и первого и последнего, а только пустота переходит в свое подобие.
Впереди, шагах в десяти над улицей, над человеческим потоком сияла великолепная, алая округлая буква «М». Внутри он понял что почти у цели. Лицо его тела дрогнуло улыбкой, ноздри чуть расширились, горло спустило слюну. Толкнул дверь, вошел, скользнул взглядом по головам. «Свободная касса!». Но это не нужно было, нет. Вокруг люди жрали, или искали место чтобы присесть и пожрать, стояли в очереди за жратвой. Он задел кого-то плечом, пробираясь через зал – огрызнулась (молодая женщина, показала желтый клык), поправила кожаную сумку. Было все равно. Впереди дверь – WC. В кабинке выдохнул, прислонился спиной к двери. Начиналась следующая стадия. За перегородкой кто-то громко пердел. Мигала белая злая лампа – холодный свет. Он расстегнул молнию джинсов, торопливо стянул с себя штаны, черные трусы, CK (фейк), дрожа от предвкушения и болезненной напряженности предстоящей трансформации, потом выключил плеер, бросил его прямо на кафельный пол. Белая футболка упала сверху. Тут вернулись мысли, отрывки мыслей, поверхностные маленькие случайные мыслишки. «сука, эта сука смеялась, она смеялась - красное запрокинутое лицо... вот ты значит какой... да конечно, этот смартфон понравится вашему сыну...конечно, поддерживает mp3 формат... я просто шлюха, маленькая шлюха, продающая гаджеты, но ведь она могла бы понять, когда она смотрела, невыносимо смотрела, зрачки так расширены после затяжки, она улыбалась губы тоже красные раздвинулись, но потом смеялась, смеялась и послала меня, она поняла увидела это внутри меня... она видела это животное». Почти без усилия он остановил внутреннее бормотание, как останавливают нажатием клавиши надоевшую песню. Вспомнил что ещё не снял кроссовки. Лихорадочно распутал шнурки, почти злобно отшвырнул найки один за другим от себя. Носки тоже. Теперь он стоял в кабинке, в мертвенном свете то и дело гаснувшей лампы обнаженный, поджарый, прямой, с натертой джинсами полоской на правом бедре, чувствуя холод кафеля босыми ступнями. Снаружи кто-то стал дергать дверь, материться. Он не обращал внимания. Прикрыл глаза, вновь с силой испытывая жизнь своего тела, теплого почти совершенного человеческого тела. Опустился на четвереньки упираясь головой в бачок, словно собирался блевать (запахи, грязь уже не вызывали отвращения, они были чем-то внешним, а он был уже внутри, глубоко внутри). Тело вдруг бесшумно дернулось, как будто к рукам и ногам были привязаны невидимые веревки, разрывавшие его. Следующий спазм пошел вдоль позвоночника, развел напряженные ягодицы, спинные мышцы начали отслаиваться от хребта, лопатки как крылья хрустнули распахиваясь, загорелая кожа с тихим шорохом слезала. Тело разломилось пополам легко как бисквит, голова, лязгая зубами упала в унитаз. Из вязкой путаницы вывалившихся внутренностей отряхиваясь вылезло маленькое животное, не крупней кошки, с серой шерстью, крысиной мордочкой, смешным хвостом – загогулинкой. Тем временем остатки тела принялись стремительно скукоживаться, кровь испарялась, внутренности, испуская еле слышное шипение свернулись. Через пару мгновений в кабинке осталось лишь несколько полосок сухой кожи, мало отличимых от использованной туалетной бумаги, а голова и вовсе исчезла. Животное скосило вострый желтый глазок на брошенную одежду и нырнув под дверцу кабинки выскользнуло наружу. Никто не заметил его. Животное бежало, вдыхая запахи дешевой еды и отходов, запахи людского пота, людского страха и алчности, пропитавшие каждый сантиметр этого места насквозь. В зале было слишком много людей. Не желая попасться им под ноги, животное обогнуло стойку, прошмыгнуло мимо замученных кассиров дальше на кухню. Как прекрасно было это движение! Первая стадия, которую он в своей человеческой ограниченности порой хотел задержать, не шла с этим ни в какое сравнение. Главное, ушел ноющий мучительный стыд, который, как хроническая боль не оставлял его в человеческой жизни ни на минуту. Чего было стыдиться теперь, когда он наконец стал тем чем должен был быть? Животное не думало, не пыталось ничего припомнить, его сознание представляло собой высшую форму забвения, прекрасного, ласкового забвения. Оно могло тяготиться теперь лишь простыми физическими потребностями. Первейшим из них был голод. Утолить его здесь было так просто. Несмотря на свою схожесть с собакой, животное обладало цепкими обезьяньими конечностями, делавшими передвижение в любом направлении не затруднительным. Быстро вскарабкавшись по ножке металлического стола, на котором складывались гамбургеры, оно незаметно стянуло благоухающую синтетическую котлету с края и нырнуло за ближайший шкаф. Ело оно быстро и аккуратно. Качество пищи не представлялось особенно важным. Звериный желудок куда крепче человечьего. Скоро на кухне стало скучно. Запахи всех людей здесь терялись на густом фоне, создаваемом пищей. Животное хотело бы попасть на улицу. Пользуясь воспоминаниями несколькоминутной давности, оно решило покинуть М через дверь, также как и вошло. Ноги кассиров, снова «свободная касса», чавканье, бессмысленный гул голосов – зал. Вдруг среди этого один звук, смех тут же подкрепленный знакомым запахом заставил животное остановиться, прижавшись к ножке стула. Тень прежней человечей мысли, отзвук, нарушил безмятежное забытье звериного ума: «сука, эта сука смеялась, она смеялась - красное запрокинутое лицо...». Смех! Ее смех. Как можно забыть его, как не узнать? А ее запах – сладковатый дешевый парфюм – шея, дездорант, горьковатый пот – подмышки, тяжелый, густой запах – ниже и ещё какая-то нотка, неповторимая, мучительная. Животное испытывало растерянность. Инстинкт говорил ему о большой опасности. Надо было бежать прочь. Но страх был слабее другого чувства, прораставшего в нем с неожиданным напором –злобы. Шерсть на загривке зверя встала дыбом, он оскалился и, почти не скрываясь более, двинулся скользя меж человеческих ног туда, к ней. «Эта сука смеялась, сука разгадала меня, сука смеялась» - бились непрошенные, лишние, человечьи слова внутри зверя. По телу его пробегала порой странная дрожь – дурное предвестье, очень дурное – сигнал тревоги. Но злоба, ползущая вверх губа, обнажавшая острые зубы, сильней. Вот он увидел ее – за столиком, улыбается, лицо розовеет, запрокидывается – ноги в черных колготках скрещены, носок туфли нервно, как собачий нос ходит из стороны в сторону. Напротив кто-то, другой мужчина, говорит с ней, но даже он сейчас не важен, не имеет значения. Животное издает не то визг не то шипение, прижимает уши и бросается вперед, на нее. Обезьяньи ручки вцепляются в волосы, пасть лязгает, ищет горла. Она кричит, ужасно кричит. Мужчина вскакивает. За соседними столиками оборачиваются. "Что это за хрень?!" "Крыса!" "Позовите администратора!" Она отрывает животное от себя (оно укусило ее за подбородок, кровь капает на поднос), вдруг мужчина размахивается, бьет животное кулоком, вжимает его в стол, бьет ещё раз, колотит его с остервенением. Она продолжает кричать. Администратор пробивается сквозь толпу к столику. Боль и ужас заполнили сознание зверя. Проходившая за несколько мгновений до прыжка по его телу дрожь перешла спазм трансформации. Мужчина в недоумении отдернул руку от избиваемого им существа, потому что оно, дернувшись приялось увеличиваться в размерах, на глазах у всех обрастать розовой человеческой плотью. Через пару мгновений, обнаженное , окровавленное мужское тело , содрогаясь сползло со стола, увлекая за собой пластиковые подносы с едой. Корчась от невыразимого стыда, невыразимой боли, он поднял свое лицо к женщине, чей почти угасший уже крик вдруг возрос до нечеловеческого вопля. Этот вопль длился несколько мгновений, целую вечность. Потом наступила тишина, такая которую зовут мертвой. Люди в зале замерли, словно в остановленном кадре. В кармане у мальчика, сидевшего со своим отцом за столиком возле окна, заиграл звонок нового смартфона. |