Песни рыб

Одноактовая пьеса

 

<Версия для Word>

 

Подполковнику от преданных масс

 

 

Главные действующие лица:

Чебурашио – диктатор банановой республики

Старший сын

Средний сын

Младший сын

Свобода

Революция

Адъютант

Полковник Ривера

Хосе Альваро

Девушка-студентка

 

Декорации:

Комната

Баррикада

 

Действие первое:

 

Младший сын:

Это молитва бунту. Эти слова посвящены Отрицанию как истинному пути Освобождения. Мы – больные рыбы, шевелящиеся на дне грязного аквариума мира. Молчание и Лицемерие – это тоже мы. Наши жизни стоят гораздо меньше, чем мы сами их оцениваем. Их рыночная стоимость равна стоимости жизни рабов. Ничто. Только Смерть называет истинную цену Жизни (уходит на задний план).

 

Чебурашио (смотрит вдаль с непроницаемым лицом):

Я – Чебурашио, царь и бог этой небольшой страны, живущей за счет экспорта бананов. В них, бананах, вся моя власть. Точнее, моя власть – это бананы. Мягкая и сладкая их мякоть приносит мне деньги, а вместе с ними и неограниченную силу, но вот на кожуре, если быть чересчур неаккуратным, можно и поскользнуться. И тогда меня ждет падение, неуклюжее, стремительное и больное. Что самое страшное – окончательное. Я должен быть осторожен, крайне осторожен (смотрит по сторонам).

 

Появляется Свобода.

Свобода:

Он убил меня еще девочкой (указывает на Чебурашио). Изнасиловал и убил. Я была невинным цветком, цветком Возрождения этой древней земли, но он осквернил мои лепестки кровью, надругался над моим лоном и переломил стебель, словно крысиный позвоночник. Теперь меня нет.

 

Младший сын:

Веками эту страну, погрязшую в нищете, терроризировали колонисты, выбивая из-под ног народа последнее, что у них осталось, - веру. Веками нам внушали, что мы – низшая раса, призванная служить своим хозяевам, что наши боги – свиньи, наши дома – грязь. Неудивительно, что и теперь, когда колонистов уже нет, мы все равно живем как рабы. Мы и есть рабы. Мой отец тоже раб, хотя никогда не признается в этом. Он – диктатор. Как Гитлер или Сталин. Но что это меняет? Есть ли у него истинная свобода? Может ли на обломках его души вообще хоть что-то быть?

 

Свобода:

У мясника нет своей жизни. Он служит тушам гниющего мяса!

 

Чебурашио (выходит на первый план с телефонной трубкой в руке):

Расстрелять немедленно! (громко) Хотя нет. Выколоть глаза, кастрировать, а потом расстрелять. Хотя нет. Если ему выколоть глаза, этот ублюдок не сможет заглянуть в глаза своей неотвратимой смерти; если кастрировать, не сможет обмочиться со страху. Расстрелять, потом выколоть трупу глаза и кастрировать! Кастрировать, я сказал.

 

Свобода:

Проклятый мясник!

 

Младший сын:

Мой отец крайне закомплексованный человек. Вся его власть – бутафория, детская игрушка. Народ этой страны поклоняется ему так же, как будет поклоняться любому, кто займет его место: так же как со времен древних ящеров и змеев они поклоняются своим кровавым богам.

 

Свобода:

Очередное жертвоприношение. Каждый день здесь ставят людей к стенке, отравляют ядом, перерезают горло во сне – все ради жестоких богов. Этот варвар Чебурашио – не первый и не последний в цепочке древнейшего культа; культа, обращенного к власти.

 

Чебурашио:

Власть. Деньги. Могущество и уважение во внешнем мире. Все это у меня есть. Но у меня нет яиц. Да, обычных яичек, столь важного артефакта мужского начала, я не могу брызгать спермой направо и налево, не могу оплодотворить, заронить семя. Нет яиц! Нет! Нет! Нет! Этого локомотива либидо, кипящего, скрипящего всеми своими маховиками, колесами, летящего сквозь время и пространство, сминающего, давящего, рвущего и сжигающего. Все, все без исключения мировые завоевания и свершения совершены во славу яиц! Их неизменным боевым стимулом служит похоть, смола, варящаяся в котле яичек. Слава яйцам! Яйцам, которых нет (со вздохом).

 

Младший брат:

Жаль, что ни отец, ни мои старшие братья меня не понимают. Их жизнь кружится в карусели зловонной системы, они слишком смешны в своих потугах назвать это высшим смыслом. И так живет большая часть населения нашей планеты, в чехарде однообразия, в глумливом содоме дней, в грязи и разврате, где нет места отрицанию.

 

Свобода:

Они совокупляются на улицах, насилуют собственных дочерей и сестер, они убивают и предают старых приятелей, копят деньги, играют на бирже, махинируют с акциями, хлещут спиртное, получают магистерские дипломы, объявляют диктат, писают в постели, ковыряют в носу, ходят в супермаркет, высчитывают соотношение доходов и расходов, они блюют из окон, гадят в штаны от страха, подписывают декларации, спускают деньги в казино, развязывают войны, выдумывают себе богов и религии – делают все, что угодно, лишь бы остаться в теплой землистой грязи. Такой родной их гнилому духу.

 

Чебурашио:

Мой младший сын – нигилист. Его вера – свобода. Ха-ха-ха (смеется)! Как будто я не знаю эту шлюху. Да она задарма спит с любым, кто не обделен эрекцией и красноречием! Настоящая свобода у того, в чьих руках власть. Я свободен поступать так, как мне захочется. Хочу (берет в руку телефонную трубку) – один звонок, и кто-то навсегда списан со счетов. Или же наоборот – хочу – и (откладывает трубку в сторону) чья-то жалкая грязная шкура спасена. Пока (задумчиво смотрит на свои руки). Все относительно. 

 

Свобода:

Меня нет, и не будет в этой стране обезличенного и бесплотного импотента-мясника, чересчур избалованной солнцем!

 

Действие второе:

 

На переднем плане Чебурашио и Младший сын.

 

Чебурашио:

Здравствуй, сын. Я хотел с тобой поговорить.

 

Младший сын:

Здравствуй, отец. Я слушаю тебя.

 

Чебурашио:

Мальчик мой, ты очень талантлив и не по годам умен. В твои годы люди определяют свою дорогу в жизни, и я бы хотел, чтобы ты сделал правильный выбор. Ты бы мог преуспеть и достичь таких вершин, о каких простые люди только мечтают. Неужели ты не хочешь этого?

 

Младший сын:

Я это отрицаю, отец.

 

Чебурашио (сам себе):

Молодость. Глупое насекомое состояние; неопределенность, возведенная в куб и брошенная в бесконечную плоскость. Это амеба, расплывшаяся нефтяным пятном на поверхности разума; это ветер, который меняется до пяти раз на дню. Осмысленная бессмысленность. Что они хотят? Свободы? Хорошее совокупление удачно заменяет ее. Разве не так? Гормональное сумасшествие рано или поздно проходит.

(сыну):

Отрицаешь?

 

Младший сын:

Да, отец. Я был избалованным ребенком, я вырос нежным и открытым. Мир хлынул в меня свинцовым потоком грязи, вони и разложения. Он слишком груб, этот мир, для меня. Я не могу принять его ценности. Не могу быть богом для миллионов навозных червей.

 

Чебурашио:

Это максимализм, он пройдет. Пойми, сын, главное в жизни – это власть. Она – универсальный ключ ко всем дверям. Все деньги и суки мира будут твоими, только если в твоих руках будет власть. Закон. Не нами открытый. Он был еще до Колумба, до атомной бомбы, даже до христианства. Подумай, ты ведь очень способен, очень.

 

Младший сын:

Нет, это не по мне.

 

Чебурашио:

Глупо. Глупо так говорить. Посмотри на меня. Да, я правлю червями, я воздаю им то, что заслуживают черви. Более того, я подбрасываю им еще больше отбросов и дерьма, потому что они любят отбросы и дерьмо. ОНИ ЕГО ЛЮБЯТ! И они преданы мне, пока я даю им возможность ковыряться в этой навозной жиже. Они жрут, трахаются и молчат. А я преспокойно делаю все, что пожелаю, и это приносит свои плоды. Знай, я имею приличные счета в Швейцарии на черный день, кой-какие вложения в Северной Америке и вес во внешнем мире.

 

Младший сын:

О каком мире ты говоришь, отец? Да они всех нас считают дикарями, каннибалами, пожирающими друг друга, приносящими жертвы язычниками, да мы такими и являемся. Ты, я, наша страна – мы нужны им только из-за бананов. ИЗ-ЗА ВОНЮЧИХ БАНАНОВ! Бананов, от которых тошнит. Мы – банановый донор, грядка, смачно сдобренная навозом. В международной политике мы – пешки, которых приберегают только для того, чтобы с легкостью отдать, когда нужно будет делать решительный ход для развития комбинации.

 

Чебурашио:

Международная политика? Ха-ха-ха (смеется). Международная политика сродни импотенту: член есть, а встать никогда так и не встанет. Просто сгниет вместе с ненужным телом. Да, сейчас мы – медуза, организм, на котором паразитируют развитые страны. Но вспомни Гитлера. Что ему досталось, когда он пришел к власти? Разрушенная страна, пристегнутая поводком к руке хозяина. И что он сделал? За каких-то пять лет построил империю, какой не знали уже тысячу лет.

 

Младший сын:

Он и его империя плохо кончили.

 

Чебурашио:

Мы учтем ошибки и Гитлера, и Муссолини, и многих других. Нас недооценивают, и это нам на руку. Я бы тоже мог быть червем, но избрал другую дорогу. Дорогу исключения. Я нарушил правило, я выбрался из грязи и назад возвращаться не собираюсь. Запомни это. Молодость пройдет, однажды ты станешь вонючим никому не нужным стариком. И тогда ты поймешь суть моих слов. Ты поймешь, что ты всю свою жизнь прожил в дерьме и в нем же помрешь. Вот тогда тебе станет страшно. По-настоящему страшно. Смысл, огромный смысл, который ты вкладывал в свою жизнь, окажется куском замерзших скотских испражнений. Тебя будут окружать точно такие же говнюки, черви, ублюдки, пьяницы и дураки. И ДЕРЬМО! ДЕРЬМО! ДЕРЬМО, ОТ КОТОРОГО НЕ УЙТИ, НЕ СКРЫТЬСЯ. ДЕРЬМО, В КОТОРОМ ВСЯ ТВОЯ ЖИЗНЬ И ЕЕ ГРЕБАНЫЙ ИСХОД.

 

Младший сын:

Я не боюсь этого. Не боюсь быть человеком.

 

Чебурашио:

Глупец!

 

Младший сын:

Я ухожу.

 

Младший сын уходит, Чебурашио остается один и молча сидит, уставившись в одну точку. Выходит Свобода.

 

Свобода:

Суть конфликта не в конфликте; суть конфликта в конфликте. Противоречие в своем чистом дистиллированном виде. Система и Отрицание вырастают в гротескных химер и совокупляющимся клубком расползаются в пространстве, в разуме и материи. Они вкапывают пограничные столбы между детьми и отцами, натягивают колючую проволоку в несколько рядов безысходности, пускают ток. Они вздуваются инфекционным шаром, расползаются заражением, единственный выход – кровопускание.

 

Действие третье.

 

На переднем плане Свобода и Революция.

 

Революция:

Я – ветреная женщина. Я поднимаю со дна и бросаю на вершину, в межзвездную бесконечность, гениев и подонков, в равных пропорциях. Я не разборчива в своих связях, но я всегда подобно чуме прихожу внезапным черным облаком пепла, внутри меня сверкают шаровые молнии, шипят головы гремучих змей, во мне шевелится и клокочет кавалькада танков, жуков-скарабеев, устриц и омаров. Я мешаю густой коктейль из приторно сладкого напитка жизни и горькой настойки смерти, один к одному. Я разливаю его по бокалам, квинтэссенцией рокового безумия, крушением пирамид и нашествием скорпионов. Я рождаюсь среди грязи и отбросов для того, чтобы широко расправить свои свинцовые крылья, и больше никогда не умирать, возрождаясь подобно фениксу. Мои зубы сверкают тысячью клинков, мои когти тенями пролегают в промежности мира, очерчивая границы объективной реальности. Со мной приходит очищение и осквернение. Я словно потеря девственности, совершенная в миллионный раз. Разрыв органической плевы заурядности – вот итог моего шествия, моей тяжелой поступи, моего легкого полета над спящей сельвой, над древними тотемами, что хищно скалятся из москитного месива джунглей. Я – серп, срезающий нимбы святых, оголяющий плеши; я – дождь, дождь из жаб, кишок и уличного мусора. Я – правда и неправда в одном лице. Я – относительность и абсолютность. У меня много имен, но суть одна. Неприкрытая, чистая и безобразная, словно порнографический фотоснимок, затертый и заляпанный липкими нечистотами, я являюсь тогда, когда уровень человеческой грязи превышает всякие разумные пределы. Я – реакция, рефлекс, сустав, распрямляющийся от удара молотом. Я – спроецированный в распрямленном суставе удар сокрушающего молота.

 

Свобода:

Я существую во всем, в чем меня нет. Моя суть – Отрицание и Утверждение. Я – вектор, и не важно с каким знаком направленности, по модулю я тождественна самой себе. Я – гусеница и плоскость, облако, веселящий газ. В конечном счете, я – проволочная спираль, тугая пружина. Чем сильнее меня сжимать, тем яростнее я сорвусь и больнее ударю по рукам. Мое извержение, срыв – Революция. Она как инфекция заражает организм и растет, выходя на поверхность тела гнойными вздутиями, язвами, нарывами. Она перестраивает физиологию общества под себя, она крушит системы, засыпает старые русла рек, чтобы пробить новые среди гранитных зубов. Она – смерч, торнадо, тайфун, землетрясение, семяизвержение и восстание инфузорий.

 

Революция:

Я провозглашаю Свободу. Мой джаз-банд играет ей, только ей одной. Она больше не шлюха, не богиня, не одноглазая великанша и не королева созвездия близнецов. В ней все и ничего. Она (указывает на Свободу) – храм. Я (тычет пальцем себе в грудь) – потеря невиновности, и пламя, пожирающее храм.

 

Свобода:

Эта страна обречена. Кровавая каша в ведьмином котле уже варится, фурункул растет, наполняясь гноем, девятый вал горькой блевотиной ползет по пищеводу океана. Старые идолы будут свергнуты, как некогда были свергнуты тотемы местных жителей испанскими миссионерами-христианами. Время и пространство, звезды и события никогда ни с кем не шутят. Наоборот, они выводят черной тушью иероглифы определенности на папирусе взаимосвязанных случайностей.

 

Революция:

Посредственность и ограниченность обречены. Грядет время перемен. Бананы сгнили, их мягкие сладкие плоды теперь воняют плесенью и разложением. Веками дремавший вулкан вновь урчит своим смертоносным нутром. Ура, грядущему дождю из лавы и камней!

 

Действие четвертое:

 

Чебурашио сидит на стуле и крутит в руках пистолет.

 

Чебурашио:

Ах, жизнь, - патока обстоятельств, кровавый коктейль случайностей, что она такое – человеческая жизнь? Менструация объективно происходящих событий, в высшей степени обессмысленное и бестелесное слово. Короче, обыкновенная грязь.

(подносит пистолет к виску):

Бах, и вот мои мозги, пузырясь, вытекают из башки, пистолет, недобро сверкнув, падает на пол, и меня, Великого Чебурашио, нет. Да, вот так находят свой конец величайшие из великих – Муссолини, Гитлер, Сталин, Черчилль, Рузвельт. Боги смертны. А Смерть обесценивает все твои прижизненные свершения; сколько бы не утверждали обратное – это так. Кому нужен кусок падали, вонючая разлагающаяся плоть? Плоть, имя которой – бессилие. Мертвые никому не нужны, мертвые не внушают страха. Все, ради чего ты денно и нощно разбивался в доску, ломал ногти, раздирал кожу, - всего этого уже нет, все это ненужно и тленно, никто об этом не вспомнит. Потому, пожалуй, стоит лишь здесь и сейчас наслаждаться всеми прелестями жизни – единственного, что нам дано во Вселенной – отрыгнув бессмысленную память о смерти и загробной жизни. Ее там нет, там только холод и трясина.

 

Входит Адъютант.

 

Адъютант:

Генерал, вам письмо от сына.

 

Чебурашио:

Неужели?

 

Адъютант:

Так точно. Только что доставили с машиной специальной почты (протягивает Чебурашио).

 

Чебурашио вертит конверт в руках, рассматривает его. Потом резким движением вскрывает и достает письмо.

 

Выходит Старший сын.

 

Старший сын:

Здравствуй, отец. Я знаю, что ты не одобрил мой уход в монахи, но, быть может, это письмо что-то тебе да объяснит. Мы не являемся хозяевами своих судеб, как считают многие, подобные мысли – глупость и невежество. Нас ведет своей дорогой нечто большее, нежели мы сами. Мы – пыль, всего лишь пыль под ногами абсолюта. Разве нам дан выбор что-то решать? Увы, все, что мы можем сделать – построить храм из всякого хлама. Что мы с успехом и делаем. Однако это ни на йоту не приближает нас к осознанию истинного смысла жизни. Мы уперлись рогами в землю и стоим на месте, но ведь там, в земле, смысла нет. Там есть лишь строгий порядок вещей и больше ничего. Власть, деньги – это все потеря смысла, его уничтожение. Мне этого не надо, все это мне чуждо.

Но я не хочу менять мирского уклада, я – не реформатор, я созерцатель. Я знаю правила игры, но сама игра мне не интересна. Я вижу не явления, но процессы; все фигуры однажды падут с игровой доски, подчиняемые высшей воле, сути, стержню игры. В этом и есть абсолют. Наши королевства и города – это плесень, тлен, тронувший оболочку трансцендентального начала; они падут. Таков канон, в этом есть проявление абсолюта. Материальное воплощение наших стремлений отнюдь не есть наши стремления как таковые. Наши стремления – по сути своей представляют чистую истину, воплощенный в себе чистый разум вселенной. Не знаю точно, бог ли это или что иное – за одни такие слова меня могли бы изгнать из монастыря и объявить еретиком – но в этом наше предназначение, предназначение нашего мира. Я ищу, но ищу не на земле; взор мой устремлен к звездам. Именно там вершатся процессы, определяющие исход нашей жизни, ее итог, подсчитывающие соотношение доходов и расходов, приобретений и потерь. Поэтому мой уход от светского мира неизбежен, я должен постигать бога, ибо бог не связан земными обязательствами, а значит, он есть суть абсолют. Я не ограничиваюсь рамками определенной религии или философии, но я начал свой путь с одной из них, чтобы продолжить его среди звезд, в лоне млечного пути. Отец, не вини ни меня, ни себя, оставь все на волю провидения. Я буду молиться за тебя. Твой любящий сын.

 

Чебурашио:

Никакой надежды на детей! (снова подносит пистолет к виску) Подонки! Что бы они понимали! Они меня убьют, скоты.

 

Чебурашио вскакивает со стула и подбегает к адъютанту, потрясая пистолетом.

 

Чебурашио:

Ублюдки! Ублюдки! Неблагодарные. У-у-у! Какой к черту бог? Скажи мне, дурак, какой к черту бог? Я – бог этой страны, я! Мне решать, кому жить, кому умереть. Я указываю этим свиньям смысл их жизни, так при чем здесь звезды?

 

Адъютант:

Не могу знать, генерал. Я солдат, мое дело выполнять приказы, а не размышлять о смысле жизни.

 

Чебурашио:

Правильно! Каждый должен служить своему генералу, как ты, как собака своему хозяину. И только мне решать: убить тебя, собаку, или не убить.

 

Адъютант пятится, Чебурашио направляет пистолет на него, на губах его играет усмешка.

 

Чебурашио:

Ваше дело служить, собаки, а не думать о смысле своей собачьей жизни. Понял?

 

Адъютант:

Так точно, мой генерал. Не могли бы вы убрать свой пистолет?

 

Чебурашио:

Что, обгадился со страху? Знай, я – твой страх, меня надо бояться. Я умею жестоко карать. Но умею и щадить своих верных слуг и помощников.

 

Чебурашио убирает пистолет и вновь садится на стул.

 

Чебурашио:

Я боюсь умереть. Моя смерть доставит слишком много радости этим поганым свиньям, поэтому я просто не имею на нее права. Чертовы дети! Они тоже вместе с этим скотом. Почему? Почему? Почему? Что я сделал не так?

 

Адъютант:

Я могу идти, генерал?

 

Чебурашио (делая знак рукой):

Катись к черту!

 

Адъютант уходит. Чебурашио остается один, он сидит, уткнув голову в ладони. Потом резко распрямляется и берет телефонную трубку.

 

Чебурашио:

Начальника политической тюрьмы немедленно.

(проходит некоторое время, Чебурашио поигрывает пистолетом)

Полковник Ривера? Слушайте мой приказ! У вас в тюрьме находится политический преступник, Хосе Альваро, недостойный сын нашего соратника. Приведите его немедленно ко мне. У вас пятнадцать минут!

 

Чебурашио кладет телефонную трубку.

 

Чебурашио:

Адъютант!

 

Вбегает адъютант.

 

Адъютант:

Что изволите, генерал?

 

Чебурашио:

Позовите моего среднего сына, Маурицио, немедленно!

 

Адъютант:

Есть!

 

Адъютант выбегает из комнаты. Входит полковник Ривера и двое солдат.

 

Полковник Ривера:

Генерал, ваш приказ выполнен. Политзаключенный Альваро доставлен. Какие будут дальнейшие приказания?

 

Чебурашио:

Можете идти. Убирайтесь к черту, Ривера!

 

Полковник Ривера оборачивается к солдатам, показывает им следить за заключенным.

 

Чебурашио:

Они пусть тоже уходят.

 

Полковник Ривера:

Но генерал…

 

Чебурашио:

Я не боюсь этого жалкого подонка, возомнившего себя бог знает кем. Убирайтесь все отсюда.

 

Полковник Ривера и солдаты уходят. Входит средний сын.

 

Средний сын:

Здравствуй, отец. Ты звал меня. Что здесь делает полковник Ривера со своими псами? Я только что встретил их в дверях.

 

Чебурашио:

Можно подумать ты не знаешь, что они здесь делают. Узнаешь этого ублюдка в наручниках? Кажется, это твой хороший друг, Хосе Альваро. Недостойный сын своего отца, генерала Родригеса Альваро.

 

Средний сын:

Хосе? Почему он в наручниках, отец? Хотя можешь не говорить – в этой стране половина населения ходит в наручниках, а вторая только и ждет, когда и им тоже свяжут руки и заткнут рот.

 

Чебурашио:

Не твое поганое дело. Это преступник, преступник, который заслуживает смерти. Приговор уже вынесен, дело осталось за малым. Нужен палач.

 

Средний сын:

Но причем здесь я?

 

Чебурашио:

Ты знал, что он возглавляет движение так называемого сопротивления? Знал?

 

Средний сын:

Нет.

 

Чебурашио:

Врешь. Врешь родному отцу.

 

Средний сын:

Я давно не видел Хосе. Правда, ходили слухи… Но ведь это только слухи.

 

Чебурашио:

Слухи, говоришь. А о взрыве складов на банановых плантациях слышал? А о расстреле солдат национальной гвардии? А о студенческих мятежах? Так знай, - это все его рук дело. Его да группки вонючих оборванцев, которые вечно чем-то недовольны.

 

Хосе Альваро:

Мы боремся за свободу.

 

Чебурашио:

Какая-такая свобода? Зачем она вам, если вы не умеете ею распорядиться? Вы – рыбы, грязные тухлые рыбины, которыми обычно завалено побережье после сильного шторма. Ваше дело молчать и гнить. Разве не так?

 

Хосе Альваро:

Вы ошибаетесь. Народ хочет свободы, народ хочет демократии.

 

Чебурашио:

Демократии? Не смеши меня. Еще одно красивое слово для скармливания тупому стаду. Зачем демократия скоту? Чтобы выбирать равного среди равных – такого же скота, как они? Власть – дело избранных, а не скотов. Я думаю, твой отец со мною согласился бы, будь он в живых.

 

Хосе Альваро:

Мой отец тоже был человеком. Людям свойственно ошибаться.

 

Чебурашио:

А с чего ты взял, что ты не ошибаешься? Ты – обычный самоуверенный подонок, только и всего. Ты думаешь, что делаешь правое дело, а на самом деле просто громко пукаешь, чтобы стадо услышало тебя, чтобы самцы подчинились тебе, а самки поделились своими теплыми дырками.

 

Хосе Альваро:

Наши идеи выше этого.

 

Чебурашио:

Выше чего? Выше навозной кучи, в которой вы ищете поддержку? Не надо говорить глупости, ты ни черта не понимаешь в этой стране, а собираешь ее менять. Твои идеи – гнус, мошкара, сперма, их нужно уничтожать. Вместе с тобой и такими, как ты.

 

Хосе Альваро:

Я не боюсь умереть за свои идеи.

 

Чебурашио:

А вот это мы сейчас посмотрим.

 

Среднему сыну:

Подойди сюда.

 

Средней сын подходит к Чебурашио.

 

Чебурашио (протягивая пистолет):

Возьми его.

 

Средний сын:

Зачем?

 

Чебурашио:

Для того, чтобы убить еще одну свинью, посягнувшую на мою власть.

 

Средний сын:

Но он мой друг…

 

Чебурашио:

Был им. А я, между прочим, твой отец. Возьми, считай, что это приказ. Приказ генерала Чебурашио простому солдату.

 

В комнату врывается младший сын.

 

Младший сын:

Отец, не делай этого. Это большая ошибка с твоей стороны.

 

Чебурашио:

А, еще один нигилист явился. Любовник этой шлюшки свободы. Смотри, как твоя свобода превращается в кусок собачьего дерьма.

 

Среднему сыну:

Бери, я кому сказал.

 

Средний сын берет пистолет. Рука его дрожит, в глазах стоят слезы.

 

Средний сын:

Что если я не исполню ваш приказ, генерал?

 

Чебурашио:

Сыграешь в ящик вместе с ним (кивает в сторону Хосе Альваро).

 

Младший сын:

О, боже…

 

Чебурашио:

Не поминай бога – он никому не поможет. Я здесь ваш бог.

 

Средний сын:

Ладно, я исполню твой приказ, отец.

 

Младший сын:

Маурицио, не делай этого.

 

Чебурашио (кричит):

Молчать!

 

Среднему сыну (спокойно):

Ну что ж, замечательно. Приказываю привести приговор в исполнение немедленно.

 

Средний сын взводит курок и наставляет пистолет на Хосе Альваро.

 

Средний сын:

Прощай, Хосе…

 

Хосе Альваро:

Прощай, друг. Прощайте, мои друзья.

 

Раздается выстрел. Хосе Альваро падает на пол. Младший сын закрывает глаза ладонями.

 

Младший сын (себе):

Это конец этой проклятой страны.

 

Чебурашио:

Прекрасно, мальчик мой. Если так пойдет и дальше, ты можешь стать достойным преемником.

 

Средний сын:

Я ненавижу тебя. Я ненавижу себя (убегает).

 

Входит полковник Ривера и солдаты. Они забирают тело и уносят его.

 

Чебурашио (кричит им вслед):

Разденьте его и привяжите на главной площади. Пусть скоты видят, что будет с каждым, кто посмеет посягнуть на мой режим.

 

Младший сын:

Отец – ты ничтожество, зверь, жестокий робот. Мне противно, что в моих венах течет твоя кровь (уходит).

 

Чебурашио:

Слова – ничто. Надеюсь, это их образумит. Молодость проходит, а зрелые люди жестоки и консервативны. Они знают цену жизни.

 

Выходят Свобода и Революция.

 

Свобода:

Еще одно кровавое преступление свершилось на этой земле. Убита молодость, убит бунт, убиты идеалы и мечты. Животным не нужно мечтать, у них нет идей. Им нужен загон. Загон, в котором они будут жрать и совокупляться, плодить себя, разрастаться грязевым облаком, удушающим газом, вонью нечистот. Слова, да это слова. Но где еще искать смысл в этом проклятом, бессмысленном мире?

 

Революция:

Система шевелит лапками насекомых, крыльями, перепонками. Она заглатывает и переваривает, потом отрыгивает, как анаконда, и снова глотает, и снова переваривает. Но она сама расшатала свой фундамент, сама пришла к отрицанию себя. Бойня должна гореть в огне. В огне искупления. Я иду. Я начинаюсь невинной смертью.

 

Действие пятое.

 

Выходит Средний сын с веревкой на шее.

 

Средний сын:

Все наши поступки – не случайность, но закономерный магический ритуал. Они подобны взмаху рыбьих плавников – одно слабое движение рождает волну, которая взрывается цунами, непреклонным девятым валом, могущественным и разрушительным. Выбор наш ограничен, но он есть. Вселенную не перекроишь, не переделаешь под себя, абсолюту нельзя сделать трепанацию черепа; ее можно сделать лишь себе. Наше существование здесь и сейчас можно сравнить с тяжелой формой болезни – она разрастается, пожирая организм, ломает его физиологические связи, разрушает иммунитет. Даже удаление опухоли не спасет – рано или поздно произойдет рецидив. Бороться с этой болезнью бесполезно – нужно принять ее, стать ее частью. Нужно свести свое существование до нуля, обесценить его. Необходимо рассеяться не частицы. Мне чужд бунт, мне чуждо молчание. Мне чужд мир. Я – предатель и существование мое обречено. Триггеры сработали, схема собралась в органическое единство, все необходимые расчеты и вычисления сделаны. Я сам подписываю себе приговор. Я сам прерываю свое нелепое существование. Я ухожу туда, где не действуют законы предопределенности и где в то же самое время предопределенность есть необходимая сущность всего. Это мир смерти. Это полное единение абсолюта и непокорного человеческого разума. Я чувствую перемены. Они уже здесь, там, на улице. Дерьма слишком много, оно больше не умещается в яме для нечистот. Мои перемены уже произошли. Их физическое бытие теперь заключено в строгую формулу, которую проецирует мой мозг. Умереть. Умереть. Умереть. Так что ж, прощайте все (уходит).

 

На передний план вырывается толпа с криками: «Ура!», «Вперед!», «Да здравствует революция!». Впереди них шагает Революция, позади Свобода.

 

Революция:

Мое пламя вспыхнуло! Мои зерна проросли! Теперь я подобна маховику, сорвавшемуся с оси, мной правит инерция и только. Я несусь вперед с огромной скорость, словно мотоциклист под куполом цирка, увлекаемая одной лишь центробежной силой. Время молчания прошло, тысячи глоток взорвались чудовищным душераздирающим криком. Пирамиды падут, их камни превратятся в пыль, и ее растащит ветер. Вперед! Вперед! Крушить и ломать, свергать и возводить! Время пришло.

 

Они все уходят. Выходит Чебурашио. Минуту молчит. Вдруг врывается встревоженный адъютант.

 

Чебурашио:

Какого черта? Я тебя не звал.

 

Адъютант:

Генерал, случилась страшная беда.

 

Чебурашио (испуганно):

Что еще такое?

 

Адъютант:

Восстание. Студенты вышли на улицы, к ним примкнули рабочие и некоторые солдаты. Младшие офицеры тоже проявляют симпатию к бунтовщикам, но пока остаются в стороне. Пока. В политической тюрьме заключенные тоже проявляют неповиновение – они отказываются от еды и агрессивно ведут себя по отношению к охране. Были избиты два охранника. Четверых зачинщиков уже расстреляли, но акция неповиновения все еще продолжается.

 

Чебурашио (хватая телефонную трубку):

Нужно немедленно связаться с полковником Нуньендо, командующим антиреволюционным спецподразделением. Подобные случаи уже были, как ты помнишь, и мы быстренько с ними справлялись. Недовольные есть всегда.

 

Адъютант:

Но в этот раз положение намного серьезней. На их стороне часть армии.

 

Чебурашио:

Посмотрим.

 

Чебурашио набирает номер и ждет ответа. Проходит минута, ответа нет.

 

Чебурашио:

Черт побери! Почему не работает связь?

 

Адъютант:

Не знаю, генерал. Быть может…

 

Чебурашио:

Что, быть может?

 

Адъютант:

Они захватили телефонную станцию.

 

Чебурашио:

Этого не может быть. Она хорошо охраняется.

 

Адъютант:

Но не спецподразделением. Там простые солдаты, они могли присоединиться к мятежникам.

 

Чебурашио:

Хватит гадать! Даю тебе приказ: ты должен немедленно отправиться на телефонную станцию и узнать, в чем дело. Отправь также посыльных к полковнику Нуньесу, полковнику Ривере и полковнику Гомесу. Пусть немедленно направят свои отряды на подавление мятежа, а сами прибудут сюда. Приступай к выполнению немедленно!

 

Адъютант уходит, вдруг внезапно оборачивается, что-то вспомнив

 

Адъютант:

Да, и еще, генерал…

 

Чебурашио (раздраженно):

Что еще такое? Нельзя терять ни секунды.

 

Адъютант:

Я не знаю, как вам сказать, генерал. При нынешних обстоятельствах…

 

Чебурашио:

Тупица! Некогда разглагольствовать, что там еще?

 

Адъютант:

Ваш средний сын повесился.

 

Чебурашио (испуганно):

Как, повесился?

 

Адъютант:

Его нашли два часа назад в туалете. Он был уже мертв.

 

Чебурашио:

О, боже! Боже (бросает стул в стену) Пошел прочь, ублюдок! Пошел прочь!

 

Адъютант уходит.

 

Действие шестое.

 

На переднем плане лежит Средний сын, рядом на коленях стоит Чебурашио.

 

Чебурашио:

Что же ты сделал, сынок? Зачем ты устроил этот страшный спектакль? Ведь ты бы многое мог… Мог бы… (плачет)

 

Входит адъютант.

 

Адъютант:

Генерал, отряды полковника Нуньенды и полковника Гомеса перешли на сторону мятежников, полковник Ривера заблокирован в политической тюрьме. Похоже, что это не просто выступление недовольных студентов, это революция!

 

Чебурашио (смотрит на сына):

Сын, зачем ты покинул меня в столь трудный момент? Моя власть теперь на волоске. Свиньи взбунтовались, рыбы не хотят больше молчать. Почему? Зачем? Где смысл?

 

Адъютант:

Какие будут приказания, генерал?

 

Чебурашио (адъютанту, раздраженно):

Да заткнись ты!

(поворачивается к сыну):

Вот так теряется смысл, смысл всего – всего, что казалось таким главным и таким прочным. Куда ты ушел? Что ты видишь там? Какие сны преследуют тебя в этом царстве белого бархата и ледяных стен? Неужели, смысл в смерти?

 

Слышатся крики.

 

Адъютант:

Генерал, мятежники приближаются к дворцу. Нужно уходить. Вы можете попросить защиты в дипломатической миссии любой из развитых стран. Они не откажут.

 

Чебурашио:

Да, да – я могу спастись, но к чему все это? Зачем этот цирк? Не лучше ли избрать смерть?

 

Адъютант:

Я ухожу, генерал. Пока можно спастись, нужно спасаться. У меня есть кое-какие связи с послом США.

 

Чебурашио берет пистолет.

 

Чебурашио:

Ты останешься здесь, ублюдок!

 

Адъютант пятится. Крики становятся громче.

 

Чебурашио (меняясь в лице):

Хотя постой. С послом США говоришь? Заранее готовил отступные пути, сукин ты сын? (встает) Ладно, уходим вместе. Соединенные Штаты всегда поддерживали мой режим, думаю, они не откажут в предоставлении политического убежища. Это на время. Волнения утихнут, и я с их помощью снова восстановлю свою власть – они заинтересованы в моем господстве, ведь это я скармливаю им дармовые бананы.

 

Уходят.

 

Действие седьмое.

 

Баррикада.

В центре Чебурашио, адъютант и девушка-студентка.

 

Девушка:

Диктатор Чебурашио, именем революции вы задержаны для того, чтобы предстать перед народным судом.

 

Чебурашио (смеется):

Уйди с дороги, грязная шлюха! Тебе ли вставать на пути у меня, твоего господина? Ты всего лишь кусок отбросов вместе со своей вонючей революцией.

 

Девушка:

Приказываю вам немедленно сдаться. Революционное правительство это учтет.

 

Чебурашио:

Сучка, ты меня пугаешь? Ты, никчемная дырка? Меня? Пугаешь? (достает пистолет) Убирайся!

 

Девушка:

Ни за что. Да здравствует свобода!

 

Чебурашио стреляет, девушка падает.

 

Адъютант:

Генерал, не стоило этого делать, она была еще так молода. Это может повредить нашей репутации в глазах развитых стран. Мы же не мясники какие-нибудь…

 

Чебурашио (смеется):

Это ты – не мясник, а я не гнушаюсь человечинкой. Хочешь ее? А? Пока еще теплая. Ну, давай же.

 

Адъютант:

Это безумие.

 

Чебурашио:

Ха-ха-ха! Безумие кругом, везде, в каждой точке этого паршивого мира, им пропитаны земля и воздух, словно гигиенический тампон во время менструации. Давай же возьми ее, приказываю тебе!

 

Адъютант:

Нет. Генерал, я не стану этого делать.

 

Чебурашио:

Нет, так нет (чешет затылок). Да, кстати, я тут подумал, что до дома американского посла отсюда целый квартал, меня могут узнать. Не поменяться ли нам одеждой (наставляет пистолет на адъютанта)?

 

Адъютант:

Что?

 

Чебурашио:

От тебя слишком много слов, а толку никакого.

 

Чебурашио стреляет, адъютант падает.

 

Чебурашио:

Так-то лучше. Американского посла я знаю и сам. Думаю, Соединенные Штаты не откажут мне в протекции.

 

Выходит Младший сын, за ним идет толпа.

 

Младший сын:

Отец, твое время прошло. Ты должен сдаться революционному правосудию.

 

Чебурашио:

Сын? Что ты здесь делаешь? Неужели ты с ними (показывает на толпу)?

 

Младший сын:

Да, отец. Более того, это я возглавил мятеж против твоего режима.

 

Чебурашио:

Не может быть! Но почему?

 

Младший сын:

Я – плоть от плоти своего народа. Да, я – твой сын биологически, но им (показывает на толпу) я принадлежу духовно. Они должны знать, что такое свобода.

 

Чебурашио:

Нет, нет, нет! Этого не может быть! Опомнись, сын! Зачем тебе это стадо скотов, мечтающих о жратве и совокуплении?

 

Младший сын:

Они больше не скоты. Сдавайся, отец. Революционное правительство оценит этот поступок.

 

Чебурашио:

Я никому не сдамся, тем более червям!

 

Младший сын:

Ни ты, ни я ничем не лучше их. Наше время так же, как и их, здесь сочтено, каждый наш поступок – не случайность, он учтен в статистике вселенной. Не стоит делать глупостей. Народ хочет свободы. Они больше не станут гнить на банановых плантациях во славу твоего имени.

 

Чебурашио:

Мальчик мой, что же ты делаешь… Что же ты делаешь… Ведь ты не знаешь всей правды…

 

Младший сын (настороженно):

Какой правды? О чем ты, отец?

 

Чебурашио:

Ты мог бы во имя своих идеалов убить мать?

 

Младший сын:

Не понимаю тебя.

 

Чебурашио:

Отца ты уже предал, но мог бы ты убить мать?

 

Младший сын:

Я не знал своей матери, мне была известна лишь тирания отца. К чему все эти вопросы?

 

Чебурашио:

Ну так знай, я – твоя мать!

 

Младший сын (изумленно):

Что?

 

Чебурашио:

Да, да, ты не ослышался. Я – твоя мать.

 

Младший сын:

Что ты такое говоришь, отец?

 

Чебурашио:

Ты прекрасно знаешь, что я тоже родился в этой стране, среди грязи, вони и скотства. Я тоже поклонялся мерзким богам-извращенцам, богам-полутрупам, кровожадным призракам рабского подсознания. Я тоже был больной рыбой, грязной больной рыбой, заживо поедаемой аскаридами, сосальщиками, всеми этими паразитами, которые живут внутри нас. Я тоже хотел хоть какой-то свободы. Но свобода – это я понял потом – вещь ненадежная, это мираж, голограмма, она существует лишь на субъективном уровне, как наша тень, которая неотрывно следует за нами, но которую мы не можем поймать. Наша свобода по сути – скотская. Она основана на инстинктах, не на силе. Мы пусты. Свобода требует силы, власти над собой. Она должна служить, она должна отдаться как отдается сырая теплая плоть влагалища яростному напору мужского полового члена. Ее нужно взять. Она требует мужества и насилия, она сама идет за своим убийцей, как овца на бойне. Над ней нужна власть.

Но я родился женщиной. Ты понимаешь, женщиной! У меня не было яиц. Яичек! А без яиц власти у тебя не будет. Так уж устроен этот мир, сынок. Я осознавал это, и осознание приводило меня в ужас. Я не хотел быть рабом, я должен был быть хозяином. Я родился для этого. И тогда я сделал все для того, чтобы стать мужчиной. Современная медицина способна на все. Ты это знаешь сам.

 

Младший сын:

Но откуда тогда появились мы?

 

Чебурашио:

Я стал мужчиной. Но мужчиной внешне. Мужчиной без яиц. Моими яйцами стала власть. Внутри же я оставался женщиной. Я платил деньги мужчинам, и они спали со мной. Трахали меня. Так появились вы, мои три сына. (молчит) Два сына…

 

Младший сын:

Почему два?

 

Чебурашио (смотрит сыну в глаза, потом вздыхает):

Твой средний брат сегодня повесился.

 

Младший сын:

Как? (на глаза наворачиваются слезы) Это твой вина отец… (молчит) мама…

 

Чебурашио:

Это вина этой шлюхи свободы, соблазнившей вас своим псевдоневинным телом. (смотрит на толпу) Так теперь ты отпустишь меня, ты, недостойный выродок?

 

Младший сын:

Здесь решаю не я. Решает революция.

 

Чебурашио:

Тогда мне придется тебя убить. А потом убивать их. Всех, до одного. Если они не убьют меня раньше. Знай, живым я не сдамся.

 

Младший сын:

Отец! Мама… Не надо. Ты делаешь большую ошибку.

 

Чебурашио:

Не тебе судить, сосунок. (наставляет на сына пистолет) Отойди. Отойди и скажи им (указывает на толпу) тоже уйти с моей дороги.

 

Младший сын:

Нет… Я не сделаю этого.

 

Чебурашио:

Тогда ты умрешь.

 

Младший сын:

Хорошо, я умру. Мне нечего делать в этом лживом мире, где даже яйца ненастоящие, где правят гнусный вымысел и самообман.

 

Чебурашио смеется, потом стреляет. Младший сын падает. Чебурашио обводит взглядом толпу.

 

Чебурашио:

Ну, что суки, черви навозные, падаль – свободы захотелось? Вот она ваша свобода. Кусок дерьма и только. (подносит пистолет к виску) Чтоб вы все сдохли, скоты грязные.

 

Чебурашио нажимает на курок и падает. Толпа стоит и недоуменно молчит. Потом первые смельчаки подбегают к двум трупам и уносят их.

 

Действие восьмое.

 

Баррикада. Выходят Свобода и Революция.

 

Революция:

Режим гнилых бананов пал, диктатор свержен. Мое очищающее пламя идет по стране, пожирая на своем пути все, что так или иначе связано со старым режимом.

 

Свобода:

Но в этом ли суть, в этом ли высший смысл? Один тиран повержен, но есть и другие. Они как микробы плодятся в нездоровой сырой среде идолопоклонничества, невежества и грязи. Эти рыбы обречены в своем аквариуме. Вода давно сгнила. Скоро они сожрут весь планктон и начнут жрать друг друга.

 

Революция:

Отрицание порождает отрицание. Мир-парадокс содержит ловушку в самом себе. Отсутствие свободы равно ее неограниченности. Люди сами создают себе богов, и сами же их свергают. Они просто борются за свое существование, а существование, в свою очередь, играет с ними злую шутку: оно обрекает их на грязь и тьму. Оно умно, они – нет. Люди, к сожалению, слепы.

 

Свобода:

Занавес будет подниматься и опускаться тысячи раз, являя миру тысячи новых сцен и героев, но суть спектакля останется той же. Он как всегда будет безмолвен. Он будет опоен безмолвием, он будет дышать наркотическим безмолвием. Безмолвием рабов и рыб. Таков круг. Он замкнут. Внутри него жизнь и смерть. Между ними – существование. И пустота. В этом круге ничего не происходит, в нем стоячая тухлая вода. И рыбы. Много, много рыб. Рыб, которые завязли в своем грязном иле, рыб, которые никогда не поднимутся к поверхности и не увидят свет. Они всегда будут жить в темноте. Они всегда будут слепы. Пока будет круг.

Вскидывает руки.

Кто его разорвет?

 

ЗАНАВЕС.

 

<СТРАНИЦА АВТОРА>