| Неочевидная очевидность |
Голос в ночи.
Пустота не приходит извне -
она скорей всего где-то внутри;
вспыхнет искрой в холодной стране
и перегорит...
я проснусь среди ночи в холодном поту,
в отчаянии, что некуда больше бежать,
почему же так хочется красоту
взять и распять?..
одиночество, отсутствие чувств -
это как опротивевший быт,
пустота... да, я совершенно пуст
и к тому же забыт...
выброшен за ненадобностью, зачем
нужны сверхчеловеки, когда
среди копоти денег и серых схем
личность - сущая ерунда?..
почему же так грустно жить...
хотя кто-то скажет, ну что он нудит?
опротивело спать, опротивело пить,
подавлен и разбит...
отравлен одиночеством, пустотой
и осознанием тленности лет;
восхищение красотой -
только дым ночных сигарет...
ладно, все лишь игра глупых фраз -
каждому горе дано по уму,
если мне так одиноко сейчас,
как же Богу на небе тогда одному?..
***
Любовь здесь больше не живет,
и страх по лезвию ножа,
смеясь, крича, визжа,
ко мне сквозь темноту ползет;
я замираю в тишине
под одеялом пустоты,
и, вспомнив сладкие мечты,
вонзаю зубы в свои сны…
ах, как легко же умирать
от повседневной липкой лжи,
здесь что-то есть, но что? скажи,
я буду слушать и молчать;
любовь здесь больше не живет,
здесь только сгусток нежной тьмы,
и стены будничной тюрьмы,
и все, что будет, но пройдет…
Генералы моих сомнений.
утро - горькой затяжкою сигареты,
пустота остановки, я жду трамвай;
и голосами давно позабытого лета
надо мною смеется наползающий май;
я стою, тишиной бередя свой рассудок,
в плену рефлексии, с больной головой;
и смотря на идущих со смены домой проституток,
я пытаюсь смеяться и сам над собой;
жизнь - местами довольно нелепая штука:
среди философски взвешенных схем
мне досталась в жены лишь постная скука,
хотя лучше жить с ней, чем вовсе ни с кем;
дни плывут, словно смутные странные тени,
уводя за собой в пространство мой взгляд;
и генералы моих повседневных сомнений
ведут меня в новый бой как на парад.
Каждый день.
Каждый день мой район раскрывается
Развороченным весенним нутром,
И, начиная плакать и каяться,
Вползает в окно утро.
Здравствуй! – кричит с подоконника
И капелью давай стучать…
Не написано тут таких сонников,
Чтоб эту муку снами назвать.
В них любовь как девка гулящая
Пьяным ртом мне проклятья кричит,
Просыпаюсь – солнце неспящее
В тучах прячет свои лучи.
Мир хохочет застывшей ухмылкою,
Маской смерти, улыбкой Пьеро;
И жизнь кабацкой подстилкою
Бредет в заплеванном болеро.
Каждый день мой район раскрывается
Грязью луж и сетями теней;
И пустота – это так называется –
Звучит лейтмотивом всех этих дней.
Мартовское настроение.
Бесконечный надрыв весны
во мне стучит взбалмошной капелью,
и о тебе чуткие сны
совсем не склоняют к веселью.
Я гоню тоску как могу,
кружась в дней цветном балагане,
и мечты как цветы на лугу
умирают в едком тумане.
Вновь летят мимо странные дни –
как, впрочем, и все в этом ветреном мире,
мы с моими мечтами снова одни
в моей пустой без тебя квартире.
Хотя, может, все просто игра –
и ни к чему бесполезные слезы;
это, видно, такая пора,
и мартовский гнет авитаминоза.
И даже ты, может быть, в этот час
гонишь прочь мимолетную скуку;
и думая снова и снова о нас,
я тяну сквозь миры к тебе свою руку.
Ментовское.
Здесь мозг не успевает за сердцем,
но мысль кольнет невзначай:
инородцы и иноверцы
придут к тебе на вечерний чай.
Здесь просто такие законы
и каждый сам не в своем уме,
так хули ж бояться зоны,
если родился в тюрьме?
Посвящение самому себе.
Слишком много и просто –
в этом-то вся и загвоздка,
это так же просто, как снять шлюху
у какого-нибудь перекрестка,
это вовсе не значит, что я
совсем против разнообразия,
просто кому-то больше по духу петля,
когда другие бьются в экстазе; я
вовсе не отрицаю собственного
существования,
просто мысль далекой звездою мерцает
где-то на грани сознания;
за стеной происходит движение,
комната – четырнадцать метров…
а снежинки живут лишь мгновение
в грубых ладонях ветра;
если я говорю, что любви в общем нет,
это не значит, что я отвержен,
просто в каждой любви есть свой яд
и конец всегда неизбежен,
просто чувства с годами тускнеют,
все умирает, сгущаются краски –
потому мое поколение
не верит в красивые сказки.
Похмельное.
Жизнь как фрагмент фотоснимка,
на котором ты в стельку пьян
и с какой-то блядью в обнимку
ползешь в знакомый шалман.
Жизнь как пустая бутылка,
когда больше не можется пить,
ее смысл – дворовая подстилка,
с ней можно спать, но не любить.
Жизнь как проклятая скука,
когда киснет в похмелье душа,
жизнь – кабацкая пьяная сука,
но ведь, правда, она хороша?
Проснувшееся сердце.
жизнь тягуче ползет как бредовый запой
где-нибудь в середине лета,
мое сердце уснуло унылой зимой,
а проснулось сегодня с рассветом;
очнулось от крика утренних птиц -
я вдруг вздрогнул в своей кровати,
они напомнили мне христовых убийц,
и мне хотелось им крикнуть: "Хватит!"
но я смолчал, скудный крик проглотив,
мне внезапно все стало понятно;
здесь был какой-то скрытый мотив,
и я отдался ему безоглядно;
я увидел себя словно со стороны,
немного жалкого в утренней дымке,
одиноким среди безумной страны,
справляющей по своим детям поминки;
я услышал ее надрывистый плач,
скомканный облаком мокрой подушки;
и раздутая вечность, как проколотый мяч,
внезапно сдулась – а это уже не игрушки;
это, как минимум, скорый конец
этапа судьбы или ж целого света;
а потому мое сердце средь тысяч сердец
тоже проснулось сегодня с рассветом.
Репортаж.
Мысли скачут веселым гуртом
мимо пивных ларьков,
у Макдональдсов ставят юрты
для полицейских хорьков.
На поэтов надели вериги,
а по ящику все о пустом,
осталось сжечь электронные книги,
как в Германии, в тридцать шестом.
Антиквары торгуют иконы
иностранцам по сходной цене,
деньги ставят выше закона,
а власть ставит выше вдвойне.
Вам все это покажется странным,
может, вам, но, конечно, не мне;
да здравствует самый гуманный
суд, но не в Этой Стране.
Другая Россия.
Мне не нужно иного племени,
я других не желаю дорог,
пусть голосом мертвого времени
со мной говорит русский бог.
Пусть споет мне песнь погребальную,
пусть молитвой меня воскресит,
и душу мою печальную
пусть святой слезой окропит.
Пусть меня не пугают гонения
холодной мещанской страны:
обреченному сердцу сомнения
никогда и нигде не страшны.
И пусть будет немного больно мне
от вида пустых людей,
но меня тогда птицы вольные
унесут с городских площадей.
Улечу я крыльями вскруженный,
поднимусь в заоблачный рай,
и оттуда увижу простуженный,
но не сломленный северный край.
Пусть сейчас там царит безразличие,
но русский бог мне поведает план:
мы свое восстановим величие
и будет свергнут лживый тиран.
Я вернусь, ведь я этого племени,
где каждый свободный – изгой;
пройдет не так уж и много времени,
моя Россия будет другой.
***
Ночью кошка родила котят,
снег идет уже два с лишним дня;
может быть, полюбят и простят
замерзшие прохожие меня.
Может быть, распнут и вознесут…
да какая разница, в чем соль?
я сквозь все метели пронесу
радость и любовь и боль.
День Рождения.
Годы тихо горят, рассыпаясь
в серый пепел осенних дней,
а мы все играем, пытаясь
друг друга ужалить больней.
В нас пускают корни сомненья,
разбивая мечту за мечтой,
и полнится чаша терпенья
бессловесною пустотой.
День рождения линией жизни,
за которой и смерти-то нет,
и вместо пира на траурной тризне
я пью горькую собственных лет.
В этой странной стране, где даже время
С пьяных глаз замедляет свой ход,
я воспетый и проклятый всеми
провожаю еще один год.
День Рождения-2.
Содрогаясь мир рвется на части
Из находок и горьких утрат,
Я сжигаю храм хрупкого счастья
Как возведенный в квадрат Герострат.
В жарком пламени плавятся годы
И время воротится вспять,
Говорят, что мера свободы –
Это возможность бежать.
Но как назло все закрыты дороги,
Значит мне оставаться здесь;
Трепещите в пивных бандерлоги:
Я пью свою горькую смесь.
И с каждым глотком просветленье
Приближает ко мне горизонт,
Я принимаю свой день рожденья
Словно повестку на фронт.
***
Почему в трамвае так мало людей?
где-то ноль и сколько-то сотых процента,
много рабочих и интеллигентов,
но отчего же так мало людей?
Почему в трамвае так мало идей?
много слов, разговоров досужих
про работу, про быт, про пьющего мужа,
но отчего же так мало идей?
Почему в трамвае так мало…
хотя ответов я всех не узнаю,
а потому избегаю трамваев.
Поэту Бушуеву.
Изнутри разъедает пламя,
Мысли звенят как ключи;
Город ловит пустыми глазами
Последнего солнца лучи.
Изойдет бурой кровью лето,
Как тело под финским ножом;
Смерть мечты – это смерть поэта,
Так будь добр – не лезь на рожон.
Точи свои стрелы тихо,
Окуни наконечники в яд,
Но не буди, пускай дремлет лихо:
Разбудишь – сам будешь не рад.
Сам ответь на свои вопросы,
Сам выиграй собственный бой,
И как Александр Матросов
Свою амбразуру закрой собой.
Наше ведь дело простое:
Помнить каждого лета вдох,
Быть крушителями устоев
На стыке безумных эпох.
Петербургское вечернее.
Вечер полон бессмысленных фраз
И вселенской тоски высшей пробы;
Небо выбрало серый – под цвет моих глаз –
Для своего гардероба.
Здесь так хочется жить, хоть кого- то любя,
Но когда речь заходит о личном,
Понимаешь, что все, кто любит тебя,
Как всегда тебе безразличны.
Эти мысли витают, кружась в голове,
И летят к Петропавловки шпилю;
Им там ангел играет на ржавой трубе
Музыку в меланхолическом стиле.
И зовет вглубь себя мое грустное Я
С улыбкой усталого демиурга –
Такая чужая и такая своя
Хлипкая топь Петербурга.
Письмо.
Знаешь, когда утро похоже на чей-то некролог,
вдруг понимаешь, что реальность - всего лишь осколок
чего-то значительно большего
и ощущаешь тоньше
биение пульса под складками кожи,
печати страха в бесцветных глазах прохожих,
как и ты рожденных в мертвой империи,
как и все мы крещенных в тотальном безверии,
опутанных сетью житейской эклектики,
раздавленных прессом мирской диалектики.
Знаешь, а это так просто,
словно смерть в лихих девяностых
или же годов нулевых затишье,
когда удобно быть серою мышью
под такой же серой мышиною властью,
и добавки к обеду для полного счастья
просить у усталого бога…
Знаешь, тут надо совсем немного –
к черту лжецов и приспособленцев,
главное, чтобы в ядре раскаленного сердца
кипела любви последняя капля
и учила нас плакать,
учила нас простоте детских книжек…
Знаешь, мы могли бы быть ближе,
чем эти закаты, рассветы;
пеплом моей сигареты
рассыпаются глупые строчки,
Знаешь… а, впрочем, на этом и точка.
Крик.
Из горла ползет напролом –
бытия главной уликой –
рвущий гланды удушливый ком
моего злободневного крика;
И летит, каждый нерв теребя,
всем и вся раздавая честь по чести:
что предъявишь ты сам за себя
на допросе у собственной совести?
Что расскажешь без обиняков
и без дрожи упавшего голоса?
как же стала страной дураков
страна покорителей Космоса?
Как чуть живая от ран,
пережив все концы света,
стала вдруг страною мещан
страна свободных поэтов?
Как спокойно врагу отдалась
прежде гордая вольная нация?
как опустилась и тихо спилась
моя социальная ситуация?..
Но молчание и тишина
здесь давно уже стали законом:
все молчат, и молчит страна,
и мой крик становится стоном…
Пуля в мишень своей реальности.
Чувствуя в горле ком и нарастание
уровня самосознания
уровня идентичности
ветрами разорванной личности
плюнь на пустые пророчества
и у пропасти одиночества
достигнув границы прицельной дальности
пусти пулю в мишень своей реальности.
Попутчица.
Этой встречи могло не случиться
В пене дней, так похожих на бред:
Я мог бы просто напиться,
Ты могла бы не взять билет.
Мне б тогда не увидеть улыбки,
Озарившей грешный мой путь,
Ведь жестокой судьбы ошибка
Могла разом все перечеркнуть.
Слава богу, все стало, как стало, –
Словно в старой сказке точь-в-точь;
Жаль одного – слишком мало
Длилась та в поезде ночь.
И мы что-то сказать не успели,
Может быть, не хватило слов;
Но твой голос подобно свирели
Поет мне в пустоте городов
До сих пор… разрывая пространство
На тысячи может… и если бы…
Горько, что нет постоянства
В играх нашей безумной судьбы.
Помню, мне так хотелось остаться
Где-то рядом с тобой… навсегда…
А мимо мелькали станции,
Мимо неслись города.
Мы знали: пусты обещанья,
Меня ждали дела, тебя – старый друг,
И впереди как синоним прощанья
Из болот выползал Петербург.
Рассекая реальность перроном
На до и после этих коротких часов,
Когда в душной утробе вагона
Мы лишали друг друга снов.
Не забыть улыбки мне девичьей
И твоих глаз двух живых огней,
Но как в песне у Макаревича
Каждый пошел своею дорогой, а поезд – своей.
И все ж остается вера,
Посейчас горяча мою кровь,
Что где-то в этой реальности серой
Мы с тобой встретимся вновь.
Дорога к храму.
Нам осталась одна дорога,
Но дорога та непроста,
Прийти бы по ней прямо к богу,
Пронеся всю тяжесть креста.
Взвалив на слабые плечи,
Груз бесследно ушедших лет;
И тогда даже в темный вечер
Прольется на нас Его свет.
Окутает саваном белым
И отправит в последний путь,
Без души умирает тело –
И вот тут сокрыта вся суть.
Что парит над жизни бедламом,
Как обрывки тревожного сна,
Если эта дорога не к храму,
То зачем она вовсе нужна?..
Многоточия.
У счастья бархатный привкус игристых вин,
у разлуки – горечь декабрьской ночи,
и я тебе вместо признаний в любви
пишу вязь многоточий…
Мы как узники средь городских огней,
но любовь – это путь к обретенью свободы;
и у нас есть еще несколько призрачных дней
до Нового года…
|