|
Огромный луг. На нём тела. Играет музыка. Закат. Если смотреть на луг с башни, он кажется слегка вогнутым, словно блюдо. Догорает день. Голубое небо постепенно заволакивает ширма ночи. Последние сочные лучи населяют зелень деревьев золотом, негой, какими-то несбыточными мечтаниями. Деревья, словно кровоточат грёзами. Из них течёт незримое красное золото. Это все твои воспоминания: и у камина посидеть, и у печки. А вот предательство с фиолетовым налётом извращённой смерти. «Пусть будет», вспоминаешь свои прошлые мысли. « Пусть будет так» (они звучат, они как старая запылённая пластинка на патефоне, которую включили впервые за много-много лет). Пусть будет так, говоришь ты себе, в памяти и вспоминаешь, как говорил. Ты вновь себя предал и вокруг всех предал. К чему же это привело? Это тебя привело к деревьям, которые источают красное золотое миро. А вот течёт детство твоё. И ещё и ещё. На блюде луга - люди. Музыка медленно-медленно затекает в них. По капельке кровавых золотых грёз поселяет в не ведающие души. Любовь раскалёнными угольями вонзается в сморщенные сердца. Они ещё не знают, но она уже жжёт их, разрывает нутро на десять тысяч безумий, и через мгновение вырвется наружу, в вакхическом танце последнего дня Земли. Мы наблюдаем с башни, как суть блюда зашевелилась. Последние подтёки грёз тянутся с деревьев продолговатыми линиями. Они такой же формы, как линии моих рук. Точно такие, как реки на карте в этом городе. Точно такие, как борозды в небе. Точно такие, как борозды иссеченных бритвою вен твоих крохотных рук… Любовь бьёт безумным, не прощающим фейерверком из сердец. Людей на блюде колотит, и бьёт в апоплексическом припадке. Всех сразу, всех в одно мгновение. Они ищут спасение лишь друг в друге, лишь друг на друге. Ведь это любовь сейчас сминает их никчёмные сердца, в размокшие беленькие салфетки. Ведь это любовь швыряет безумию на служение их тоненькие щуплые души… Ослеплённые, извиваясь белёсыми червями, проникают они друг в друга. Целая масса тел, целое поле тел, целое блюдо тел, целый мир тел. Симфония любви кроит неба части. Вот они слились воедино. И только те, кто не принадлежал красоте, кто превратил её в старость или бесцельно растратил на дешёвую жизнь, сползают с краёв Вселенского котлована. Сползают шелухой. Шелушатся слизью, стекают, скатываются, погибают. Вот их пустые тела. Полые, звонкие, подпрыгивают, катятся, не звучат…. Масса движется единым темпом слепой, яростной страсти. Музыка сковала их оковами, любовь пронзила их сердца – никто больше себе не принадлежит. Хило выблёскивают из темноты воспалённые сумасшествием глаза. Голодно ищут нового того, кто ещё не истощён. Кто ещё имеет, что отдавать ненасытной, бездонной плети любви. Когда они в последний раз стали пленными, их конец слился в реквием. Единый стон взорвал землю, взорвал луг, взорвал нас на колокольне. Город рухнул в небо. Вздымая клубы серой пыли, будто бы стая обугленной саранчи, он возносился на небеса. Словно тараканы в ведро, падали с него в безвестность незаметные спички тел. Другие же вцепились одно в другое и слились в единую массу. Наутро мы очнулись от палящего зноя. Я попытался спрятаться куда-то, но упёрся головой в стену. Стена была сделана из сосновых досок. Я её даже взглядом успел измерить. Взгляд мне никогда не изменял. Так и есть, ровно сто сорок четыре локтя… |