Время вспять повернуть непросто -
Вот и давит памяти груз,
Наше детство прошло в девяностых,
Когда рухнул Советский Союз.
Мы все рождены Перестройкой,
И, видно, скрыт в нас какой-то изъян,
Мы играли на брошенной стройке
В Карабах и в Афганистан.
Нас не стали брать в пионеры:
Не вошел пионер в новый быт;
Деньги стали всеобщей мерой,
А идеалом - бандит.
Не стало совести, чести не стало,
Как не стало великой страны,
В век торжества капитала
Зачем они вовсе нужны?
Отцы за жизнь говорили тосты,
Но в речах их сквозила тоска,
Мы в школу пошли в девяностых,
Когда в Москву вводили войска.
Не терпит время сшивок и сплавок,
Наше детство - разбитых корыт,
С джойстиками от игровых приставок
Из Китая на восемь бит.
Со стрельбой, но без серпа и молота,
И без вскинутых в небо знамен,
Но с Чечней, брехней и дефолтом
Под народа сдавленный стон.
Голосуй, а то проиграешь –
Выбор сделан, теперь все равно;
Себе детство не выбираешь,
Но, увы, проходит оно.
По ТВ криминальные сводки,
Танки лупят прямой наводкой,
И горит вдалеке Белый Дом;
Детства нет, лишь за рюмкою водки
Мы теперь вспоминаем о нем.
Все ушло так банально и просто,
Где теперь ты тех лет карапуз?
Наше детство прошло в девяностых,
Когда рухнул Советский Союз.
Линии-имена
Смотри, как расходятся линии
Разнонаправленных векторов дней,
Что тебе в моем имени?
Оно не скажет тебе обо мне
Совсем ничего... и только
Рвущейся вскрикнет струной:
Кому, чего, как и сколько
Отпущено под луной.
Псевдожизнь городской окраины,
Неугомонные сплетники-дни,
Линия жизни Каина
Чуть длиннее, чем у родни.
Не смотри на меня укоризненно:
Я видел боли больше, чем ты;
Я приговорен пожизненно
Скитаться в краях пустоты.
Мне смешны правды поборники,
Как, впрочем, и те, кто мне врал;
Под окном таджикские дворники
По утру наводят аврал.
Гнется вдаль улицы линия,
Гнется линия жизни времен;
Что тебе в моем имени?
Лишь одно из тысяч имен.
***
Может снова, а может и вновь
Я в твоих мечтах не присутствию;
Это видно такая любовь,
А точнее ее отсутствие.
Это видно такие мечты,
Как разновидность отсутствия цели,
Как падение с высоты
Души в чужеродном теле.
Все поставив враз на Зеро,
Сам оставшись за смысла гранью,
Я себе обжигаю нутро
Едкой дешевой дрянью.
Тут, конечно, все дело в себе,
И вряд ли быть может иначе,
Только грустно, что в нашей судьбе
Счастья мало, добра тем паче.
Вот и скачем туда-сюда,
Мечась между смутными днями;
Время прочь течет как вода
Меж лежачими все камнями.
Жизнь бьет нас то в глаз, то в бровь,
Хотя что себе я сочувствую?
Это видно такая любовь,
А точнее ее предчувствие.
Мысли вслух
Пуля в сердце, а ты молчишь,
Этот город похож на нас,
Укрыл саваном ржавых крыш
От посторонних глаз.
Кто-то ищет выстрелом цель:
Значит, снова прольется кровь;
Наша лодка села на мель,
И тогда умерла любовь.
За пределы зеркал не беги:
Там лишь горечь земной пустоты,
Мы себе, видно, сами враги
Раз так просто хороним мечты.
В том году зима долго не шла,
А ты ждала, когда выпадет снег;
Так бежать к холодам от тепла
Умеет лишь человек.
Эта комната с черным окном:
Полутени, четыре стены…
Жизнь мне кажется странным сном,
Где мы про себя смотрим сны.
Может, сказано много слов
И теперь пришло время молчать;
Глаза в пол, сердца на засов
И на уста – печать.
Может, этот прошедший день –
Всего лишь отблеск грядущего дня…
Видишь, мальчик свою ловит тень?
Правда, он похож на меня?
***
Нет никого ранимее поэта,
Общаясь с ним, учитывайте это!
Облако наваждений
Одни милые, теплые, нежные,
Другие буйные и безбрежные,
Одни с миром все время в схватке,
Носят куфии – «арафатки»,
Другие в матрице мироздания
Лишь ведомые волей чужого сознания,
Первые яркие и бесконечные,
Вторые вдруг бронебойные и беспечные,
Третьи вообще заостренные, бодрые,
Четвертых – орды;
И все скользят, плывут, запинаются,
Одни трут, другие - маются,
Их верченье становится каруселью:
Безразличия, скорби, веселья,
Рассуждений, суждений и ждений,
В сумрачном облаке наваждений…
Гауляйтер судьбы
Стреляй мне в спину, стреляй!
Каждый выстрел – вопрос;
Вчера продавался рай,
А сейчас поп-звезда – Христос.
Хунта житейских причин
Объявила зимы диктат!
Сам с собой один на один,
Сам себе – Пол Пот и Пилат.
Сам себя поблекшая тень –
Теряясь за гранью слов,
Словно ночью плененный день,
Забитый прикладами снов.
Интервенция горькой молвы,
Оккупация выжженных грез,
Вскрылись у мира на брюхе швы,
А это уже всерьез…
И это уже навсегда,
А тут невозможно смолчать;
Здесь простуда, а просто туда
Ни уйти от себя, ни сбежать.
Вот и мыслим свое «если бы…»,
А надо бы крикнуть: Давай!
Гауляйтер моей судьбы
Стреляй мне в спину, стреляй!
***
Выпита кровь снами,
Лейкемия полуденной тьмы;
Что же творится с нами
На бескрайних просторах зимы?
Сидим до утра в Интернете,
А потом так тяжко вставать;
Мы же вроде Родины дети,
Только видно нас бросила мать.
По вокзалам, кафе привокзальным
Среди таких же, как мы, байстрюков
Постигаем любовь перорально,
А точнее посредством стихов.
Счастье колем иглой внутривенно,
Ожидая мгновенно приход,
Только нет его, и у Вселенной
Генетический взломан код.
Вдыхаем смог Вавилона,
Каждый строит свой зиккурат,
Нас более ста миллионов,
Точнее - сто сорок три аккурат.
Нефтегазовый комплекс по Фрейду:
Жизнь взаймы и смерть на потом;
Мы как львы среди душного вельда
Из-за самок друг друга дерем.
Что оставим мы для потомков?
Энтропию да дым гашиша;
Что-то колет у селезенки –
Может, это болит душа?..
Или бога все ждем мы отмашки
О начале Судного Дня?
Хтонический облик в тельняшке
Из зеркал глядит на меня…
…От себясудия скрылись ответы,
И некому больше помочь…
Вдруг кончились сигареты
И мне снова спускаться в ночь…
***
Как сбежать мне от этой грусти,
Неизбывной русской тоски,
Что разум никак не отпустит
И душу рвет на куски?
Как убить в себе эту привычку –
Уходить, сжигая мосты;
И как включить в голове перемычку,
Что сделает мысли чисты
И предельно прозрачны,
Как философский кристалл;
Неужели здесь недостаточно
Ста процентов из ста?..
Но в изломанном русском пространстве,
Среди грязи, молвы, куполов
К сожалению, нет постоянства
В состоянии даже светлых голов.
Зимний Петербург – Зарисовка (Сонет)
Вот он: весь как на блюдце
Белом да с голубой каймой
Город трех революций
Под наркозом мороза зимой.
Словно из бронзы отлитый –
То ли Лондон, то ли Содом;
В саркофаге из плит гранита
Река, умерщвленная льдом:
Берег левый и берег правый
С фигурами сфинксов и львов;
Только холод им не по нраву:
Они ведь из южных краев.
Вот и смотрят с мерзлой тоской
На город, уснувший зимой.
***
Любовь живет на вокзалах, в метро и фастфудах,
Она гуляет нагая под летним дождем,
Ее нет нигде, и она есть повсюду,
Но точный адрес любви: в сердце твоем.
***
Жизнь своим нас круженьем несет
Под звуки торжественных маршей,
Сначала веселье, салют и полет,
А потом – мы становимся старше.
Сгорают рассветы прожитых дней,
Взрываются бомбы новых эмоций,
А потом их осколки тонут на дне
Наших душ ядовитых колодцев.
Поэта и музы невинный инцест
Порою рождает безумные тексты,
Утверждая, что жизнь – против смерти протест,
И это высшая форма протеста.
Застывают года в структуре веков
Онтологией чувств воистину грешных,
И смятение наших потешных полков
Действительно кажется очень потешным.
Девять граммов живой плоти в груди
Несут экзистенцию тяжкого груза;
И квадраты катетов где-то там впереди
Сольются в квадрат гипотенузы.
Там не будет любимых, не будет друзей,
Лишь планеты во мраке Вселенной;
Нас отправят в богом забытый музей
И поставят на полку с пылью и тленом.
А пока мы летим, упиваясь собой,
Теряя себя, теряя моменты…
Фрагментарный мир, что дарован судьбой,
Разбираем весь до фрагмента.
Нас никак не понять, нам самим не понять,
В чем же суть этих странных процессов,
Мы теряем, теряем и будем терять,
Бредя лабиринтом прогресса.
Наши хлеб и вино, наши правда и грех
В нас сплелись виртуальной спиралью;
И там, где Вечность свой обнажает смех,
Нас внезапно пронзает печалью.
И тогда нас опять по кругу несет,
И играют пронзительно марши,
Но когда-нибудь вдруг прекратится полет,
И мы, наверное, станем старше…
Философское стихотворение
Жизнь – холодный кусок свинца,
а все остальное не ново;
и реальность мертвеца
похожа на быт живого.
Что любовь – морфий минут
(ровно столько любил я нежно),
а потом – оковы и кнут,
и тебе не стать уже прежним.
Смерть – только сны во снах
О себе, о любимых, о спящих;
Лето-осень-зима-весна,
Прошлое-будущее-настоящее.
Заколдованный круг творца,
Когда вне и внутри все статично;
Дилемма курицы и яйца:
Жизнь или смерть – что первично?
Философские четверостишия
***
Все, что нам казалось нетленным,
Все уйдет в назначенный срок,
Что наша жизнь в масштабах Вселенной?
По асфальту растертый плевок.
***
Дуализмом реальность расколота:
Каждый рай тянет свой ад;
Смерть – это черная комната,
Жизнь – вроде цветущий сад.
***
Наш закон – железная клетка,
Травоядные хищники – суд;
Если ты умер, - никакие таблетки
Тебя уже ни за что не спасут.
***
Одни из нас сгорают на взлете,
Другие в плотных слоях атмосферы;
Но героев средь нас не найдете:
У нас у всех дурные манеры.
***
Сколько раз мы умираем?
Один… тысячу… много…
И блуждая меж адом и раем,
Ищем и не находим бога.
***
Однажды все просто исчезнет…
И даже красное солнце погаснет,
На горло собственной песне
Наступит последний праздник.
***
...Придите за мной ночью,
нанесите белому
телу – шрамы,
порвите меня на осколки
холодные люди-волки
тоталитарно-будничной
драмы.
Все цветы на окне завяли,
за окном пьяный
бред и ругань,
вонзили браслеты в запястья,
и затряслось мое счастье
от испуга.
Его несите тогда к эшафоту,
клеймив черно-белым
позором,
оно никогда не ваше!
…и лишь каждый миг раскрашен
ожиданьем щелчка
затвора.
Плохая примета
Это видно плохая примета,
Когда по всем каналам с утра
Телевиденье этой планеты
Кричит комфорту "Ура!"
Иллюзии и банкноты,
А следом культурный некроз,
Набирает, скрипя, обороты
Тысячелетие сладких грез.
Лишь прогнозы индейцев майя
Иногда не дают крепко спать,
Эта рельность не то чтоб плохая,
Но в ней мне трудно дышать.
И трудно, конечно, верить,
Когда все дело - вопрос цены,
Мир приговорен к высшей мере
Без преступления и без вины.
Без надежды и проблесков смысла,
В явном конфликте с собой
Эта реальность зависла,
Выдав системный сбой.
Нарушилась инфраструктура
И пропал электрический ток,
Неужели у этой культуры
Истек годности срок?
Ведь все стремится к комфорту,
Несокрушима комфорта твердь,
Вот только реальность подобного сорта
Обречена на смерть...
Спальный район
Спальный район – немая картина,
Драма и быт, кино и нирвана;
Станешь ли ангелом или скотиной:
Не разберешь тут никак без стакана.
Эпоха возможностей – без вариантов,
Дома-корабли, клыкастое детство;
Оплот лимиты и нелегальных мигрантов,
Комплекс неполноценности по наследству.
Спальный район – смертельные дозы:
Кому героина, кому безысходности;
Предрешенность всего в сердце занозой,
Первородный грех во всей своей первородности.
Вчерашнее завтра на обляпанном блюде,
Мат из подворотен, туман и осадки;
Все, чего не было, нет и не будет
Спальный район дарит в достатке.
Точки ларьков, пятна многоэтажек,
Сводки с фронтов на исписанных стенах;
Бытовые убийства и квартирные кражи,
Как биение пульса в исколотых венах.
Спальный район, застывшее время,
Голодные волки, забитые мыши;
Разреженный мир, система в системе,
Спальный район пьет, ебется и дышит.
Возвращение в рабочий квартал
Личинки бараков, труба – индустриальный пейзаж,
Бараки одеты в плакаты времен СССР –
Такой бытовой винтаж,
Похожий на общую сальность умов,
Застылость, #стабильность, несколько матерных слов,
Украшающих серый фабричный забор,
Ничего с тех самых пор
(ты помнишь: сараи, песочница, двор)
Не изменилось, все как всегда:
Ругань, окурки, бутылки и прочая ерунда;
Готичность котельных, стерильность больниц,
Агрессивность местных и общедоступность девиц,
Пивной ларек – доски на окнах крестом,
Юность, отложенная «на потом» -
До завтра, до послезавтра, до лучших времен…
Не начатой жизни разыгранный кон
(не начатой и неоконченной, будто «Astronomicon»);
Предварительность форм, расплывчатость норм,
Пустых обещаний приевшийся корм,
Замкнутость лет, суета сует, сходящая плавно на нет,
Поток сознания, метафизический бред…
Рабочий квартал – сюрреалистичный мираж,
Личинки бараков, труба – индустриальный пейзаж.
Поэту Рыбину
Вот – посмотрите, мои однокашники,
Скажите: спился, скурвился, спит с блядями,
Стакан трясется в его руках что Калашников,
Когда бьет очередями.
Да, я такой, мои милые,
Каждый день проживаю как Конец Света,
Только, может, и скажут над могилою:
Он ведь был Русским Поэтом.
Может, даже в какой захудалой газете
Напишут: мол, жаль, но никто не вечен,
Только знайте: сам-то я буду бессмертен,
Когда умрет во мне моя печень.
Поэту Жиркову
Изворчался мир, весь издергался,
Стал безнадежно больной;
Теперь кидает едкие колкости
У нас с тобой за спиной.
Его капканы влекут приманками,
Тело через утробу зовут;
А наше детство распахано танками,
Как в сорок первом дороги в Москву.
Настоящее наше гулящее,
И никто в этом не виноват:
Если сам не сыграешь в ящик,
Все равно кем-то будешь распят.
Неизвестно, что светит нам в будущем,
Потому с тем, что есть, ты смирись;
На ножах со всем существующим
Здесь и сейчас сойдись.
Мы ведь все из того поколения,
Что учили держать удар,
И чувствовать это давление –
Наш крест и наш проклятый дар
И все, что нам было завещано, -
Лишь Отечества горький дым;
И закрыть собой мира трещину
Нам придется самим.
Видно, поздно теперь нам каяться,
И не согрешивших здесь нет;
Твой четвертый десяток вонзается
В горло прожитых лет.
Реквием (Саше Бушуеву)
Нет, эти стихи – не игрушки,
Не прелюдии для детских сказок…
Слова умирают в ловушке
Голосовых связок.
Уходят поэты молча,
Глядя прямо перед собою,
На погибель, в бессонные ночи,
Сосредоточены, как перед боем,
Как перед последней битвой,
За которой огонь и медные трубы…
Стихи, словно молитвы
Обжигают бескровные губы.
И сгорают печально рассветы,
И вслед падают слез дождями…
Вперед, в вечное лето,
Чтобы стать чужими словами
Уходят поэты по краю,
До черты, до последнего вздоха…
Нет, поэты не умирают,
Они дают имена эпохам.
Смерть поэта
Я был ласковым словно шелк
Среди грубой выделки кож,
Я искал, я искал и нашел
В сердце юное финский нож.
Хлынула кровь, проспект
Исказился криком девиц,
Спотыкаясь, сходя на нет
В лоснящихся пятнах лиц.
Покачнулся нелепый мир,
Поплыла ядовитая смесь,
Из черных дыр квартир
Изрыгнув коммунальную спесь.
Кто такой я? Чем же я был?
Все запуталось в месиве ног;
Покачнулся, упал, остыл –
Не помог ни доктор, ни бог…
Вот лежу, с головы до пят
Весь измазан – вишневый сок…
Поэтических армий солдат,
Ставший трупиком между строк.
Конец (перевод The End Джима Моррисона)
Это конец, прекрасный друг,
Это конец, мой единственный друг, это конец
Наших искусных планов венец
Всему, что есть, конец,
Ничего безопасного или нежданного,
Это последний раз,
Мне никогда опять
не увидать твоих глаз…
Можешь ли ты представить, что будет,
Так безгранично и так свободно,
Отчаянно нуждаясь в чужих руках
На отчаянья берегах…
Затерянный в римской пустыне боли,
Где каждый ребенок душевно болен,
Каждый ребенок душевно болен
В ожидании летнего ливня.
На краю городка затаилась опасность,
Крошка, езжай по шоссе Короля,
Странные сцены Золотой шахты,
Крошка, езжай по шоссе на Запад.
Езжай на змее, езжай на змее
К озеру, что всех озер древнее,
Длинный змей, семь миль его длина,
Езжай на змее, он стар и шкура его холодна.
Запад лучше всего, езжай, лишь запад любя,
Езжай сюда, и мы сделаем все за тебя.
Синий автобус зовет, синий автобус зовет,
Эй, водитель, где же он нас подберет?
Убийца встал до рассвета,
Он надел свою пару ботинок,
Он примерил лицо со старинной картины,
И пошел прочь из гостиной…
Он крадется к сестре словно вор,
Навещает брата, потом
Идет дальше сквозь коридор.
Он подходит к двери и заглядывает внутрь:
Отец! Да сын? Я хочу тебя убить!
Мама… я хочу… я хочу тебя отлюбить!
Давай, крошка, рискни с нами!
В синем автобусе, на задних сиденьях
Тебе назначаю свиданье!
Играй синий рок в синем автобусе, играй!
Ну давай же! Давай!
Убивай, убивай, убивай, убивай, убивай!
Это конец, мой прекрасный друг,
Это конец, мой единственный друг, это конец,
К свободе сквозь боль и страданья,
Но ты никогда не придешь ко мне на свиданье.
Конец смеха и сладкой лжи,
Конец ночей, когда мы для себя точили ножи.
Конец.
Весеннее (Воскресение)
У новой весны на запястьях
Сомкнулись дождей браслеты,
Интересно, а все-таки счастье –
Оно какого цвета?
Интересно, какого же сорта
Мои стихи? Они карапузы?
Или же жертвы аборта
Одной непутевой музы?
Интересно, какого рода
Эти мои размышленья?
Они – плод весенней погоды
Или весеннего обостренья?
Эти мысли совсем заели,
Только им не разрушить сомненья;
Сегодня вообще какой день недели?
Воскресенье? Опять воскресенье?..
Оловянные солдаты
Если выстрел – то в голову,
Если смерть – то навеки;
Мы солдаты из олова
С мечтою о человеке.
Мы играем в войнушку
На Курской дуге песочницы,
Наши танки и пушки
Ищут в нас свой предел прочности.
Растут дворцы и могилы
В масштабах стихийного бедствия,
Потомки Харибды и Сциллы
Салютуют свинцовым приветствием.
Мы наших отцов эпигоны
На подмостках безжизненной драмы,
Звезды на наших погонах
Вкупе с нимбом дают пентаграмму.
Мы живем, задыхаясь от смога,
Обрастая злобы коростой,
Сочинить и распять бога
Для нас метафизически просто.
Мы плюем свысока в колодцы,
А потом пьем из них с омерзеньем,
Нас скрестили, мы – крестоносцы,
Окрещенные божьим презреньем.
Наши сердца из олова –
Оловянной войны калеки,
Лишь наши обритые головы
Лелеют мечту… о человеке.
Пустота
Я смотрю, как бьется в конвульсиях,
Мир, распятый на черных крестах,
Как кипит из людей и идей эмульсия:
В своей сущности – пустота.
Мир, размытый попсовой диффузией,
Мир, прилипший к телеэкранам,
Мир, разбитый контузией
Как ветеран Афгана.
Я смотрю и мне хочется плакать,
Пока мир пребывает в веселье:
Триста друзей ВКонтакте,
И не с кем выпить с похмелья.
И не с кем мне спеть своей песни,
И не с кем встретить рассвет,
Пусто здесь совсем, хоть ты тресни,
Словно вовсе здесь ничего нет.
Пустота – не пустое слово,
Не какой-нибудь детский лепет,
И я срываю ее покровы,
Повергаясь в священный трепет.
***
Растерзан, растерзан, растерзан,
Скомкан, скомкан, скомкан,
Что же так ноет под сердцем,
Зудит ножом в печенках?
Мой век раздает терабайты,
Плетет социальные сети,
Официальные сайты
Есть даже у жизни и смерти.
Но мне ж почему неймется?
Отчего по ночам не спится?
Клюют, клюют мое солнце
Железные серые птицы.
Глядят, глядят в мою душу,
Тычут клювом в глаза как в зерна,
Будешь, будешь послушен,
Станешь, станешь покорным.
Тела обернув кителями:
Там орлы, погоны, петлицы –
Пугают и тут же сыплют рублями,
Ублажают, ломают грозные птицы.
Сдавайся, сдавайся, сдавайся,
Пади и проси прощения,
Покайся, покайся, покайся
За все свои прегрешения.
Растерян, растерян, растерян,
Поезд иглы подкожно,
Проверен… и перепроверен –
И, увы, не признан надежным.
Падаю вниз, пропащий,
И снова на самом дне я,
Здесь так трудно быть настоящим,
А честным – еще труднее.
Растерзан, растерзан, растерзан,
Скомкан, скомкан, скомкан,
У меня больше нет сердца,
Лишь острый ножик в печенках.
Комплекс Баадер-Майнхоф
Раньше в море ходили матросы,
А теперь на галерах – рабы;
И как током меня бьет вопросом:
Жизнь в борьбе или жизнь для борьбы?
Протестует мое поколенье,
И неоном горят их глаза;
А меня разрывают сомненья:
Борьба против или же за?
Бесконечный поток информации:
Бунт, преобразованный в тренд;
…Нет, не гибель цивилизации –
Просто конец, the end.
Бурлят социальные сети,
Расплелись спирали френдлент,
А я ищу выражение смерти,
Ее тротиловый эквивалент.
Сколько стоит твоя революция?
Где твоя лично родина-мать?
Справедливость как кошка Конфуция:
В черной комнате как отыскать?
И мечусь я в киберпространстве
Среди тысяч таких же как я;
От ссылки к ссылке – моя сказка странствий,
Революционный флешмоб бытия.
Вот он хаос компьютерной эры:
В темный век парадигмы лжецов,
Я ставлю лайк Баадеру
И фолловлю блог Майнхоф.
Комплекс Карамазовых
Несется вдаль наспех запряженная
По полю русская тройка конная –
Кони черны как вороны
Рвутся в разные стороны:
Одни к бунту, другие к смирению,
Третьи в пьянстве искать забвения;
В тишине, в нищете нефтегазовой
Летят по стране Карамазовых –
Мимо сел и плетней перекошенных,
Где дети отцами заброшены,
Где торговлю движет реклама
На амвоне заглавного храма,
Где обретается в крайностях среднее
И в кабаках спускают последнее,
Где по лбам похмельной испариной
Выступают проказы развратного барина;
Тройка несется, ветер расходится,
А тоска из сердец все никак не изводится:
Рвется ножами, разборками пьяными,
На крови блинами, семгой, цыганами,
Слезою мужицкой, кавказской войною,
Все не хочет оставить душу в покое:
Сын прет на отца, а за ним брат на брата –
Рубахи все в соли, грязи и заплатах;
Смердяковы трепещут, Запад аукают,
Да барин стабильностью хитро баюкает,
Тройка летит, мелькают селения
Картинами хаоса и запустения
Пейзажами горя, пустыми корытами…
Версту за верстой сбивая копытами,
Кони летят, в ночь злобно фыркают,
Тишиною пугают матросской, бутыркою,
Рудниками, тайгой, этапом, чахоткою,
А прельщают деньгой, балалайкой да водкою,
Скачут черные кони по черному миру
Как пир средь чумы иль чума среди пира,
Где разврат и кутеж с нищетой по соседству,
Где матери мертвой все делят наследство
Где вдоль дорог погорельцы и мертвые дети,
Где спуталась жизнь со старухою-смертью,
Где стон человеческий песней зовется…
Ветер свистит, тройка несется.
Признание в любви к осени
Словно только из мрака камер…
Под дождем во дворе тюрьмы,
Мир на коленях замер
В ожидании скорой зимы.
Осень кодой в симфонии года
Под смычками ветреных дней,
И синдром дождливой погоды
Навсегда роднит меня с ней.
Садятся на площади птицы
И клюют зеркала мутных луж;
Если мне доведется жениться,
Осень знай: я навеки твой муж.
Казнь
День-гермафродит, пустой и бесполый,
Растекся в канальном мутном стекле;
Город приговоренный, в мороси голый,
Грезит грезой последней о летнем тепле.
Октябрь-палач с кривою ухмылкой
Уже вскинул ствол у него за спиной;
И дыханье зимы ощущая затылком,
Я смотрю его казнь как немое кино.
<СТРАНИЦА АВТОРА>